Вместе с тем представляется, что изъян (уход от проблемы), о котором идёт речь, не присущ «геваризму» органически. В принципе включение «демократического комплекса» в концепцию Че—возможно; он совместим с обоими её «ядрами» — и «активистским», и гуманистическим2. Более того, включение проблематики демокра-
А также его истории, включая проблему сталинизма, и его перспектив (подкрепляя прогноз Гевары основанный на иных векторах развития советского общества).
В то время, как решения, основанные на выжидании, «этапизме», абсолютизации роли «объективного фактора», с геваризмом, действительно, несовместимы.
391предисловие
тической борьбы и развития посткапиталистической демократии в эту концепцию усилило бы её цельность и действенность. Но это уже—мудрость задним числом...
Предисловие явно затянулось — и несколько раз уже выходило за положенные ему пределы, сбиваясь на изложение. Чтобы этот изъян не сыграл роль обиженного билетера из известного анекдота («Убийца—дворецкий»), хочу на момент вернуться из «мира проблем» к «миру личности» Эрнесто Гевары—революционера, «с наибольшей полнотой воплотившего в себе в наше время качества человека»1 (Ж.-П. Сартр). Вернуться, чтобы напомнить о том, в какой ситуации писались строки и произносились речи, с которыми читателю (раз уж он преодолел предисловие) предстоит познакомиться. И о том, что он не встретится со словами, которые так или иначе не воплотились бы в дела Эрнесто Гевары. Будь то рассуждения о добровольном (неоплачиваемом) труде—или борьбе «насмерть» против привилегий руководителей, о коммунистическом сознании, о тяготах и жертвах партизанской борьбы, об интернационализме мысли и действия или о значении «проповеди примером».
И такдо самого конца, когда, встречая пули палача, Че последним в жизни сознательным движением прикусил себе руку—чтобы не вырвался непроизвольный крик боли...
...Но до этого—еще почти девять лет. Перевернув страницу, читатель окажется в январе 1959 г., на Кубе, восторженно празднующей только что одержанную победу над диктатурой—после двух лет вооружённой борьбы. Выступает мало кому пока известный за пределами Кубы (и ЦРУ США) 30-летний команданте Повстанческой армии. Аргентинец, ещё не имеющий кубинского гражданства. Астматик с трёх лет. Марксист. Победитель в решающем сражении войны...
1
«Letre humain plus complet de notre epoque».
Народ и власть
Статьи и выступления 1959-1962 годов
с. 43
27 января 1959 года
Этот вечер с неизбежностью" пробуждает в нас «мартианские воспоминания», как удачно сказал оратор, представивший меня вам. И думаю, что, говоря о социальной программе Повстанческой армии, мы прямо касаемся вопроса о той мечте, которую осуществил бы сам Марта.
Поскольку у нас вечер воспоминаний, прежде чем погрузиться в эту тему, в её историческое значение, сделаем краткий обзор того, чем было вчера и чем является сегодня наше Движение.
Я не могу начинать свои воспоминания с момента, когда 26 июля 1953 года были атакованы казармы Монкада. Я хочу коснуться лишь тех событий—имевших своим результатом победу Революции первого января этого года,—участником которых являлся сам.
Начнём поэтому историю с того момента, когда она началась для меня в Мехико.
Для всех нас очень важно выяснить современные убеждения тех людей, которые составляют нашу Повстанческую армию, т.е. убеждения той группы, которая высадилась с «Гранмы»; эволюцию убеждений, родившихся в недрах «Движения 26 Июля», их последующие изменения на различных этапах Революции, чтобы прийти к конечным урокам этой последней главы, закрывшей повстанческую эпопею.
Я уже говорил вам, что завязал знакомство с первыми членами «Движения 26 Июля» в Мехико. Социальная программа у членов «26 Июля» до этапа «Гранмы», до первого раскола в Движении, когда в нём ещё находилась вся группа повстанцев, переживших штурм казармы Монкада, была совсем иной, чем впоследствии. Помню, как во время внутренней дискуссии в одном из домов Мехико я подчеркивал необходимость дать народу Кубы революционную программу и как один из участников штурма Монкады—который, к счас-
1) Речь произнесена накануне (28 января) дня рождения Хосе Марти —вдохновителя и руководителя освободительной (антиколониальной) борьбы народа Кубы в конце XIX века.
тью, затем откололся от «26 Июля»—ответил мне несколькими фразами, которые я навсегда запомнил. «Всё очень просто,—сказал он.— То, что нам следует сделать, так это совершить государственный переворот. Батиста осуществил переворот и захватил власть за один день, а теперь нужно совершить ещё один переворот, чтобы отрешить его от власти. Батиста сделал североамериканцам сто уступок, а мы сделаем им сто одну». Главное, надо было овладеть властью. Я же доказывал ему, что переворот мы должны осуществить, опираясь на принципы, что важно также знать, что мы будем делать с этой властью. Вот таковы были идеи у одного из членов «26 Июля» на начальном этапе Движения, и я повторяю, счастье для нас, что он сам и те, кто разделял его взгляды, вышли из нашего революционного движения и перешли на другой путь.
С того времени начала выкристаллизовываться группа, которая позже отплыла на «Гранме». Она формировалась со множеством трудностей, потому что мы постоянно испытывали преследования со стороны мексиканских властей, которым удалось поставить под вопрос успех нашей экспедиции. Ряд внутренних факторов—такие как поведение индивидов, которые поначалу выразили желание участвовать в предприятии, а затем под тем или иным предлогом откалывались — сокращали численность участников экспедиции. Наконец осталось 82 человека, которые погрузились на «Гранму». Остальное хорошо известно кубинскому народу.
То, что интересует меня сегодня и что я считаю важным,—так это социальные идеалы тех, кто пережил высадку у Алегрия-де-Пио, эту первую и единственную неудачу повстанческих сил на протяжении всего восстания. Мы, оставшиеся пятнадцать человек, находившихся на пределе физических и даже моральных сил, собрались и смогли пойти дальше только благодаря тому огромному доверию, которое в эти решающие моменты внушал нам Фидель Кастро своей фигурой несокрушимого революционного вождя и своей несгибаемой верой в народ. Все мы были по происхождению горожанами, мы были приклеены к Сьерра-Маэстре, но не привиты ей. Мы бродили из хижины в хижину, правда, не отнимали ничего из того, что нам не принадлежало, и даже не ели ничего, если не могли оплатить еду; верные этому принципу, мы пережили немало голодных дней. Мы представляли собой группу людей, к которой относились терпимо, но которая ещё не стала своей. Так прошло много времени... В течение нескольких месяцев мы вели кочевой образ жизни на самых
441
высоких вершинах Сьерра-Маэстры, нанося время от времени удары и возвращаясь на привал, перебираясь с одной вершины, где не имелось воды, на другую, и жить было чрезвычайно трудно.
Но постепенно крестьянство меняло своё отношение к нам, этот поворот был ускорен действиями репрессивных сил Батисты, которые убивали людей, разрушали дома и проявляли всяческую враждебность по отношению к тем, кто, хотя бы и случайно, имел малейший контакт с нашей Повстанческой армией. Поворот выразился в притоке в наши партизанские отряды «пальмовых сомбреро»1, и таким образом наша армия горожан стала превращаться в крестьянскую армию. Параллельно вовлечению в вооружённую борьбу крестьян-гуахирос с их требованиями свободы и социальной справедливости прозвучали великие магические слова, которые поднимали угнетённые массы Кубы на борьбу за землю,— «аграрная реформа». Так определилось первое коренное социальное требование, которое затем стало нашим знаменем и главным девизом нашего движения, хотя мы переживали тогда весьма неспокойный этап — из-за естественных опасений, связанных с политикой и поведением нашего могущественного северного соседа. В те времена присутствие иностранного, желательно американского, журналиста было для нас важнее, чем военный успех. Наличие североамериканцев, которые экспортировали бы нашу революционную пропаганду, было даже важнее, чем вовлечение в борьбу крестьян, которые привнесли в Революцию свои идеалы и свою веру.