6031 феномен Эресто Че Гевары: трагедия и триумф f1.;
стро на пленуме ЦК КПК прочтёт прощальное письмо Че, по сути закрывшее для него возможность возвращения на политическую сцену Кубы. Сам Кастро скажет потом, что обнародование письма было в тот момент политической необходимостью.
После Конго Че проведёт тяжкие три месяца в маленькой комнате посольства Кубы в Танзании.1 По настоянию Фиделя он возвращается на Кубу, где тот предоставляет в его распоряжение всё необходимое для организации партизанского очага в Латинской Америке: Кубинская революция не была исключением, ведь закономерностью всех революций является экспансия революционной активности за пределы страны после революционной победы.
Я не могу избавиться от ощущения трагичности, которой окрашивается образ Че в последние годы жизни. Нет, он, конечно, не ищет смерти. Он по-прежнему любит жизнь. Но в нём каким-то образом оказываются отброшенными всякие тормоза, всякий инстинкт самосохранения. Им овладевает странная одержимость: будто он чувствует себя виноватым за то, что до сих пор нет Большой Революции.
При этом он очень тяготится своим руководящим административным положением. В разговоре с Альберто Гренадо, с которым Че в юности исколесил всю Латинскую Америку, он сказал: «Посмотри на меня за этим столом. Когда другие умирают за свои идеалы... я не рождён для того, чтобы руководить министерствами или умереть дедушкой»2. А в так называемых «Каирских документах» он сделал, по сути, отчаянное признание: «После революции работу делают не революционеры. Её делают технократы и бюрократы. А они—контрреволюционеры»3.
Напрочь лишённый всякого честолюбия, Гевара являл собой тип совершенного интеллигента. То есть того, кто постоянно противостоит власти. Даже заняв высокое положение во власти, он ставит своё пребывание в ней под вопрос. Пожалуй, главное, что мешало Че быть руководителем, а тем более, скажем так, революционным дикта-
«... в последние дни в Конго я чувствовал себя более одиноким, чем где бы то ни было...»(Цит. по: F. Niess. Che Guevara. London, 2003, p. 108). Это одиночество усугублялось тем, что он опережал свой век в осмыслении мира, своего рода отрывом от наличного положения вещей, освещаемого предельно догматизированным официальным марксизмом. Che Guevara. Mots, propos, aphorismes. Paris, 2003, p. 55. Ibid.,p.57. . ,i - . ..(. . ; . ,)«.. .
6041В.Миронов т. <-.< . sii f . . -v
тором,—это полное отсутствие самодовольства и полное присутствие почти неограниченной иронии и самоиронии. Самоирония в принципе противопоказана правителю. Власть должна ошущаться и подаваться величественно, то есть предельно серьезно.
I
Трагический театр
«Человек с подошвами из ветра», Гевара действительно рассматривал весь мир как единое поле боя. Он словно пропустил через своё сердце трагический разлом эпохи: с одной стороны, чудовищное положение подавляющего большинства населения планеты, с другой—почти непробиваемое сопротивление истории. «... Мне посчастливилось быть... в некоторые самые героические моменты истории мира, борющегося за свою свободу".1 Несмотря на его трагическую гибель, возникает непреодолимое ощущение: этот человек одержал победу.
Гевара так стратегически выстраивал свою жизнь, что любое его поражение и даже смерть были лишь моментами в беспредельно самоотверженной борьбе. Я уверен, он знал, на что идёт. Революция была судьбой Гевары. Всей своей жизнью он воплощал эту судьбу. И эта судьба толкала его к прямой конфронтации с судьбой нашего мира. Этот человек словно мерился силами с историей.
У людей судьбы неизбежно наступает момент, когда они начинают доказывать свою правоту ценой своей жизни.«... Мои мечты не будут иметь границ... по крайней мере до тех пор, пока пули не скажут последнего слова».2 Как Сократ выбрал чашу с ядом, а Христос взошёл на крест, так и Гевара в Боливийской ордалии утверждал ценой своей жизни свой проект другого мира.
История требовала от Че героического действия, которое вполне могло обернуться и обернулось трагедией. Однако это ничуть не могло повлиять на его борьбу, поскольку, говоря словами Мишеля Фуко, он полностью «снял озабоченность собой». Ничто не могло уже остановить его. Но это вовсе не было самоубийственным поведением. Он начисто лишён всякой виктимности:«.. .Мы не репетируем позы для последнего акта, мы любим жизнь и будем защищать её»3. Гевара жил яростно и в буквальном смысле получал огромное наслаж-
Наст. изд., с. 552-553. . ,, ...
Наст, изд., с.561. - :►. . .-к-- ytfi-г-.--
Наст, изд., с.561. к. ::-<-гащ/
| феномен Эресто Че Гевары: трагедия и триумф
дение от жизни. Он изо всех сил рвался за пределы своего существования с тем, чтобы максимально объёмно переживать жизнь. В итоге, если можно так сказать, он вошёл в самый эпицентр жизни.
«Последний парад» Гевары не был жестом отчаяния или влечением к самоубийству. Это было глубоко продуманное выстраивание собственной жизни. Он словно режиссировал её как глобальный по масштабам и возведённый до трагических высот театр. Сценография этого театра была продумана до мелочей: от прощального письма Фиделю до грандиозно задуманных и поставленных трагедий Конго и Боливии. Только гибель в этом театре была «неподдельной и всерьёз».
Он всегда помнил собственные слова:«... Максимальный возраст партизана... не должен превышать 40 лет...» Решение о боливийской операции было принято в 38 лет... «Четыре члена ЦК, два зам. министра, два высших чиновника оставили свои семьи, дома, машины, привилегии и последовали за Че в незнакомые джунгли.., где им пришлось испытать на себе голод, пить собственную мочу от жажды и встретить смерть стоя. Никто их к этому не понуждал, и телевидение не присутствовало, чтобы получить их последние впечатления»,1 —писал Режи Дебре.
По сути, Гевара ставил своей жизнью теоретический эксперимент, тем самым уничтожая извечную дихотомию теории и практики. И это было особый эксперимент, результатом которого должна была стать некая новая подлинная жизнь. Своего рода сверхжизнь. И действительно, из своей короткой, дерзновенно прожитой жизни Гевара создал совершенное произведение искусства. Он демонстрирует нам «искусство героической жизни», которую он творит как художник. В этой жизни не было ни минуты прозябания, бессмыслицы, скуки—всего того, что является уделом столь многих. Но такая удавшаяся жизнь (vita triumphatrix) стала возможна благодаря перманентному мыслительному и волевому усилию, максимизирующему каждую её минуту. Эту жизнь творила «воля, которую я шлифовал с наслаждением художника»2. И именно эта несгибаемая воля делала из его жизни искусство трагедии, которая, по Аристотелю, «есть подражание [людям] лучшим, чем мы»3. Поэтому даже спустя десяти-
1 Цит. по: Che Guevara. Mots, propos, aphorismes, Paris, 2003, p. 155.
2 Цит. no: P. Z. Sotolongo. Ernesto Che Guevara. Ethics and Aesthetics of an Existence. La Habana, 2002, p. 36.
3 Аристотель. Поэтика. Соч. в 4-х томах. Т. PV, 1453а. г-.гч
6061 В. Миронов
летая эта жизнь, выпестованная волей и мыслью, порождает в нас мощную эстетическую реакцию, толкая миллионы людей на «подражание Геваре». Именно в этом секрет притягательности его экзистенции для народов мира.
Гевара—действительно крупнейший трагик XX века. Он словно герой древнегреческого мифа охвачен духом Агона, духом состязания с миром, который непрерывно толкает его к самым пределам его возможностей. Столкновение судьбы мира и воли героя оборачивается трагедией. Но катастрофа Гевары переросла в триумф. В отличие от античных героев, раздавленных роком, Че являет нам беспримерную победу над судьбой, утверждая, говоря словами Ницше, радость жизни перед лицом неимоверных трудностей и страданий. Гевара демонстрирует своей жизнью ницшеанское понимание трагедии: «Герой —весел, вот что до сих пор ускользает от авторов трагедий». Он действительно шёл дорогой трагедии с «радостным стоицизмом».
Смерть Гевары имеет громадное жизнеутверждающее значение. Она — не отрицание жизни. Напротив, его жизнь была столь интенсивно избыточна и могущественна, что смерть превращалась как бы в пароксизм жизни, в её чрезмерное богатство, переливающееся через край существования. Эта смерть превращалась в самый предельный довод против неправильно и убого устроенной жизни. Мы должны, по выражению Хорхе Семпруна, учиться у этой смерти, пережить эту смерть борьбой. Действительно, эта смерть утверждала ценность и неотложность революционной борьбы. Для людей несравненно большей трагедией было бы его уклонение от действия. Несколько поколений молодёжи впали бы в уныние. Несмотря на реальный провал боливийской экспедиции, он, по сути, выводил мир из тупика. Своей жизнью и смертью он доказывал истинность парадоксальной мысли Ницше: «Величие не должно зависеть от успеха»1.