К концу 1953 г. в Гватемале 25-летний Эрнесто Гевара осознаёт себя революционером—и социалистом. Еще через год в письме к матери (из Мексики3) непочтительный скептик и постоянный спорщик пишет о своих коммунистических убеждениях. Первый этап поиска заканчивался. Путь к своей истине был долог, зато, как показало будущее, основателен. Но, отнюдь не завершён: сразу же— сначала в Гватемале, затем в Мексике, в одиночку, совместно с подругой4, потом—параллельно с военной подготовкой (с Кастро и его
Немалую роль в этом сыграли и особенности Компартии Аргентины—оплота «догматизма и начётничества», практики «объяснения мира»—в противовес изменению его — в коммунистическом движении региона.
Это, очевидно и был первичный импульс, который превратил богемистого книжника — бродягу, «ни в малейшей мере не участвовавшего в политической и студенческой борьбе в своей стране», в бунтаря. См. с. 556.
Потом—женой (Ильда Гадеа).
171 предисловие
соратниками) Эрнесто Гевара, с середины 1956 г. уже—Че, углублённо изучает марксистскую литературу, включая тексты по философии и политэкономии.
О становлении Гевары (Че) —марксиста дают представление некоторые из писем, публикуемых в третьем разделе тома. И известный, едва не ставший фатальным для судьбы революционера эпизод, когда вопреки жёстким указаниям Фиделя Кастро аргентинец на допросе в мексиканской полиции (после ареста) утвердительно ответил на вопрос «есть ли тут марксисты?» («Я не мог солгать»,—объяснил он потом Фиделю1)...
Таким—убеждённым и «самостоятельно пришедшим» к своему мировоззрению марксистом—вступал Че в Кубинскую революцию. Вступал «левофланговым» 82-х с "Гранмы"»...
Два года вооружённой борьбы сыграли свою роль в становлении Че как марксиста (и коммуниста). Оно происходило в ходе первого общения Че с реальностями социальной борьбы (крестьянства) и борьбы внутриполитической, через нараставшую интенсивность его связей с кадрами компартии (PSP) —и, опять-таки, через чтение и чтение2. К этому времени относится, по-видимому, и рождение осознанного антидогматизма Гевары, и ригоризм его «стиля», и эскиз того, что через пару лет станет по существу теорией латиноамериканской революции. Возможно, что именно тогда, в годы, которыми не датируется ни одна из включённых в этот том работ, приходит к Че и сознание необходимости гораздо более углублённого, а, быть может, и критического усвоения марксизма—во всем реальном многообразии его тенденций... Но все это пока — между прочим, между боями, в которых Гевара участвует как постоянный боец авангарда, лучший командир Повстанческой Армии, ближайший помощник Фиделя (особенно в 1958 г.).
«Я хотел обругать его—говорил Фидель сорок лет спустя дочери Че— но когда я его увидел, и он мне сказал это («не мог лгать»)—знаешь, что? Я его понял потому, что твой папа был таким...» (См. N.Kohan, op. cit. p. 268)
«Я спросила его, сделаны ли буквы (заголовка книги, которую читал Че) из золота»,— вспоминала подруга Че (крестьянская девушка из Сиерры) Соила Родригес.—«Он рассмеялся и сказал: это книга, она о коммунизме». «А я была слишком застенчива, чтобы спросить его, что это значит—ведь я никогда прежде не слыхала этого слова.» (см. Jon Lee Anderson, Che Guevara, A revolutionary life, New York, 1997, p. 312).
18 I
В первый год после победы Революции Че, подчиняясь тактической линии Фиделя, практически не выступает ни как марксист, ни вообще как «теоретик слова». Его теория—в его делах, он—на «острие копья» перерастающей, «перманентной» кубинской революции и её полномочный представитель в «третьем мире» (затем— в странах «реального социализма»).
Ситуация в данном плане довольно резко меняется в 1960-1961 гг.
С одной стороны, Че учится—в промежутках между все (почти все) поглощающей работой по развитию кубинской промышленности—с большей интенсивностью и напряжением, чем когда-либо в прошлом. Семинары по «Капиталу»—в правительстве и Министерстве промышленности. Чтение—сквозное—классиков марксизма. Знакомство с работами Троцкого, Альтюссера, польских экономистов и североамериканских марксистов.
С другой, именно Че становится провозвестником и теоретиком перерастания Кубинской революции: за много месяцев до «официального» объявления о её социалистическом характере (16 апреля 1961 г.), он по существу уже говорит об этом—и на Кубе, и в Москве (в частности в Колонном зале Дома Союзов), избегая лишь самого слова-определения.
Все эти годы Гевара продолжает начатый ранее теоретический анализ Кубинской революции, обеих её фаз (до—и после взятия власти), её уроков для Латинской Америки, развития её новых международных связей.
Впоследствии многие его выступления посвящены экономическим, «административным» идеологическим («воспитательным»), в меньшей мере—политическим1 проблемам социалистического строительства на Кубе.
И, наконец, уже тогда—через начавшуюся (в 1961-1962 гг.) полемику в левом движении региона—Че выходит к проблематике, которой суждено будет стать главной, узловой в «его» марксизме: к вопросу о соотношении объективных условий—и действия истори-
В конце 1961—начале 1962 гг. Гевару, как и большинство других лидеров и активистов «Движения 26 июля», оттирают от политики (ревизионист!) выходцы из традиционной компартии (PSP)—это тот самый сектантский (и «копирующий») уклон, с упоминаниями о котором читатель не раз столкнется в тексте.
191 предисловие
ческих субъектов; о роли личности сознания в выборе исторической альтернативы, к теме революционного гуманизма...
Не касаясь прямо содержания написанного и сказанного Че в эти годы, подчеркну лишь два момента. Это—решающее значение его работ для понимания истории—Кубинской революции, Латинской Америки 50—60-х годов, дискуссий в её освободительном движении1. И то, что мысль Гевары постепенно, но неуклонно движется к границам тогдашнего «официального марксизма»2 («марксизма-ленинизма», через дефис); по-существу вступая уже в противоречие с некоторыми—тоже официальными—его новациями 50-х годов3 и находя точки (потом—плоскость) опоры в «активистском» марксизме первой трети века. Подобная двойственность теоретической эволюции («движение без выхода за пределы») в значительной мере была обусловлена реальным, поступательным развитием событий на Кубе, в Латинской Америке и во всем мире4 в 1959—1961 гг. (восходящая—все еще!—ветвь альтернативного капитализму и колониализму процесса). В свою очередь ситуация эта давала Геваре возможность непротиворечиво объяснять и анализировать это развитие5. Отражением создавшейся ситуации и стало то сочетание «оптимизма воли» и «оптимизма разума», которым проникнуты выступления и статьи Че в 1960—1961 гг.
Конец 1962 г. и, особенно, 1963 г. приносят изменение этой ситуации: читатель без труда убедится, в том, что в эти годы общие теоретические поиски Че выходят за границы «марксистско-ленинского» единомыслия; согласия—пусть и не провозглашаемого вслух
Подробнее позиция Че в этой дискуссии анализируется в статье «Революционер», опубликованной в 1977 г. («Латинская Америка», №6, с. 128-144).
Имеется в виду версия, «катехизированная» во второй половине 30-х годов, лёгшая в основу «учебников» 50-60-х (которые тоже не раз фигурируют в текстах этой книги) и по сути сохранившаяся до 80-х годов.
Которые одним представлялись ревизионистскими, другим—как «истина по определению», третьим — как «творческие», четвёртым — евроцентристскими.
В хронологическом центре этого периода—полёт Гагарина и Плайя-Хирон (апрель 1961г.)
См. Пако Игнасио Тайбо II «Гевара, известный также как Че». М. 2000, с. 408, 436-437.
201
—с постулатами внешней политики СССР". С 1963 года Гевара вступает в ту «экономическую дискуссию», которая окончательно определяет его место во «внутримарксистской» идейной борьбе и трактовке теории.