Еретическое, бунтарское, стоическое начала в его теоретическом мироощущении окончательно становятся ведущими, что делает ещё более бескомпромиссным «оптимизм воли» революционера— строителя, мыслителя, а впоследствии—снова бойца.
Конечно не только—и не столько—«теоретическое чтение» (ночное) объясняет этот сдвиг2. Главным стимулом новых «поисков и находок» служил ход событий, ситуация «встречного боя» (1962-1968), сменявшая фазу поступательного подъёма освободительного движения и альтернативного развития (в регионе и мире). Планы латиноамериканских революционеров (1962-1963 гт.) остаются нереализованными.
В дни и недели Карибского кризиса США жёстко обозначают границы своего отступления, а СССР — границы своей поддержки революционных движений региона и (по убеждению Че) мира, что заставляет Гевару взглянуть на стратегию мирного сосуществования по-иному, чем год-два назад. Сомнения в правильности курса строительства нового общества в СССР (и в переносе его на Кубу) становятся все более глубокими и «теоретичными», [постепенно перерастая в уверенность «по es eso!» («это не то»!) —и в разработку соответствующей альтернативы].
Раскол мирового коммунистического движения воспринимается как свершившийся факт. На самой Кубе стихийный стремительный рост сознательности народных масс замедляется3, наталкиваясь— на разных уровнях—и на «свойства человеческой натуры», и на трудности снабжения, и на неистребимость бюрократии, и на влияние советских учебников...
1 Достаточно сравнить его заметки «О стратегии и тактике латиноамериканской революции» (с. 283-296) с апрельской (1961 г.) ста-
. тьей в «Verde OHvo» или с телевыступлением 8 января того же года. Исключением в данном плане могло быть знакомство Че с марксовы-
t ми «Экономико-философскими рукописями 1844 г.»—вот уж где открылись «ставни в собственном доме»!
s f Во всяком случае—за пределами экстраординарных ситуаций (апрель 1961 г., октябрь—ноябрь 1962 г.).
211 предисловие
Перед лицом всех этих проблем и их возможных альтернативных решений1 выбор Че—и на практике, и в теории—определяется «оптимизмом воли», стремлением до конца использовать и наращивать не иссякший пока импульс «подъёма» (революции)2, и возможности сознания (субъективного фактора) воздействовать на развитие событий...
Мне уже приходилось писать3 о том, насколько этот подход, эта ментальность соответствует пафосу ленинизма—от постановки Лениным проблем революции 1905 г. («долг партии—научить революцию») до его предсмертного анализа закономерностей Октября («О нашей революции»). Вместе с тем у Че установка на отказ от фетишизации материальных предпосылок развития и объективного фактора в целом, категорическое неприятие установки «ждать, пока...»—сочеталось с максимальным влиянием к проблеме личности, её роли и возможностям в революционном процессе; личности, как средству и как главной цели революции (разотчуждение).
И «антиаттантистский», и революционно-гуманистический комплексы Че определяют его объективную принадлежность тому течению марксистской мысли, расцвет которого пришелся на первую треть XX века4. Связанное с именами Р.Люксембург и А. Грамши, X. Мариатеги и А. Понсе, Л.Троцкого и Д. Лукача5 течение это к
1 Ждать новых, благоприятных объективных сдвигов (от развития производительных сил в соцстранах —до экономических потрясений на Севере). Сознательно отступить, приспособить к новой ситуации политические и тактические установки и др.
2 Решающее, принципиальное значение имела в этом плане поддержка Вьетнама; победа которого должна была—помимо прочего—опровергнуть обязательность выбора между статус-кво и Третьей Мировой войной.
3 См. «Ультралевые течения в национально-освободительном движении стран Азии, Африки и Латинской Америки», М. 1975. т. II, с. 184-186; 219-225, «Латинская Америка», №6, 1977, с. 130-131.
4 Объективную, поскольку путь Чек этим установкам был совершенно самостоятельным, что связано с его специфическим и спасительно поздним (а потому — автономным) приходом к марксизму в целом; «спрямления», искажения этого пути через «Краткий курс» не имело место; «онтогенез аргентинца» повторял филогенез марксистской мысли XX века.
5 Об этой «генеалогии» Че—теоретика см. интереснейшие материалы в книге Н. Когана (op. cit. pp. 123, 73-122)..
22 I
середине 30-х годов сходит (точнее—было сведено) на нет—во всяком случае в рамках «официального» коммунистического движения. На смену его поискам пришло обоснование post factum «генеральной линии» (и зигзагов сталинской политики) и катехизис «краткого курса». Но и 20 лет спустя «оттепель» 50-х данное течение не воскресила (в тех же рамках). Ни официальные новации XX съезда, ни нео-догмы маоизма, ни полуеретические построения левых структуралистов (Альтюссер и др.), ни лево-либеральные и либерально-гуманистические поиски складывающегося евро-коммунизма не отвечали—или прямо противостояли—установкам революционного гуманизма («активизма», «философии и практики»). Иначе говоря —идейных союзников, «резонансную камеру» в основных течениях коммунистического движения (и мысли), эволюционировавших в 50-60-х годах в разные стороны от революционного марксизма, Че обрести не мог. Но это до определенной степени компенсировалось более интенсивным, чем когда-либо поиском плоскости опоры в наследстве мыслителей прошлого (см. выше). А, с другой стороны — тем откликом, который нашло послание Че в «неокоммунистической» и некоммунистической левой" и, особенно, в новых, послевоенных поколениях (что в полной мере выявилось уже после смерти Гевары).
Впрочем об этом, наверное, расскажет эпилог книги. Во вступительной же статье отмечу, что этим, «гуманистически-активистским» посылом проникнуты почти все материалы второго и третьего разделов книги; и поисковая их часть, и те выводы, к которым приходит Гевара в 1964—66 гг. Выводы, отмеченные неизменным культом правды (освобожденной от чужих «табу»—и собственных иллюзий), героическим стоицизмом и все тем же «оптимизмом воли». («Lohare»...)
Таковы те основные посылки и «направляющие», вокруг которых складывался «в голове» Че тот «мир перекрещивающихся, сталкива
Включая экзистенциалистов, единомышленников Ф. Фанона, европейскую и североамериканскую «новую левую», сторонников Манделл — среди троцкистов и, главное, «повстанческую левую» Латинской Америки (и Африки). .
231предисловие
ющихся, а иногда и организующихся» идей, которые сам он уподобил в известном письме (Ш. Беттельхейму) «хаосу на первый или второй день творения» (с. 559). Придать этому, к 1967 году—достаточно внутренне упорядоченному «хаосу идей» внешний облик, соответствующий хотя бы «пятому дню творения» Че не успел". И цельность—в глазах мира—его послания возникла уже как результат биографии Че, а не его теоретического творчества.
Общий же итог своих отношений с «философией практики» в «кубинские» годы Че Гевара подвел строчкой прощального письма (родителям). «Мой марксизм укоренился и очистился»—формулирует он единственную существенную разницу между собою 1956 — и 1965 гг.
Че и догмы
С учётом всего сказанного выше нет, думается, нужды возвращаться" к глубокомысленным суждениям о «дилетантизме» Гевары, о его «пренебрежении к теории», «склонности к демагогии» и т.п. Замечу—сугубо «в скобках»—что по своей натуре Че, конечно, был скорее «пропагандистом», чем «агитатором»; по общему правилу ему не очень нравилось выступать перед большими аудиториями и вообще там, где трудно было идти вглубь проблемы или вести дискуссию. И в этой связи хочется сказать немного об обвинениях Гевары в догматизме, повторении затертых и обветшавших лозунгов, непререкаемых истин, которые он напыщенно возвещает3...
Позволю себе длинную цитату—именно об этом «... В структуре мироощущения/ мировоззрения Че явственно проступают три слоя.
Ядро, жёсткий стержень ценностных ориентации; аксиом, не предполагающих «внутренней дискуссии» — с собой и своими. Такие категорические императивы, как внутренняя свобода и личная ответственность, «не брать, а давать», единство слова и дела, интер
Хотя его тексты 1965-1966 гг., включая «пражские тетради» (1966 г.— см. отрывки из них на с. ), над продолжением которых он работал на боливийских бивуаках, бесспорно были шагом в этом направлении. Во всяком случае—до знакомства с самими текстами Че. Именно таким—увы!—он предстал при своём единственном появлении на сцене отечественного театра (Вахтанговского) в 70-х годах.