351предисловие
матики борьбы на завоевании полноты политической власти последовательно революционными силами, способными жёстко противостоять США и «спрямить путь» исторического развития. Вообще закономерностью большинства революционных (и «смежных») процессов XX века было сужение движения в его наступательной фазе и, напротив, расширение его (и его союзников) фронта—в ситуации обороны против абсолютизма, «белых», фашистов, империалистической агрессии и т.п. («Клин» versus «чаши»). И следуя—в фазе подъёма—этой линии на Кубе и в Латинской Америке Че не грешил против опыта и уроков прошлого: просто он «не хотел—и не умел —лгать»1.
Вместе с тем императив завоевания и упрочнения политической демократии, сохранения и развития её институтов и ценностей бесспорно предполагал борьбу за широту союзов. Иными словами, установка исключительно на боевой союз единомышленников («левый фронт»)—и игнорирование проблем политического плюрализма, электоральной демократии и т.д. оказывались достаточно органически связанными. В итоге стратегические выводы Че—ив вопросе об антиимпериализме латиноамериканской буржуазии, и относительно объективного характера победоносной революции в регионе—были подтверждены историей. Однако игнорирование (или маргинализация) проблем политической демократии и союзов (совпадений) с демократическими движениями центра (и «левого центра») —особенно в новой обстановке 70-х годов—облегчило наступление правой (и крайней правой). Обстановка менялась куда быстрее, чем установки...
«Невнимание» к проблематике политической демократии отразилось и на решении(ях) Геварой такой специфической, но весьма для него важной проблемы, как отношение к СССР—его прошлому, настоящему и будущему, оценке его роли в мире и для мира. Простым, прямолинейным это отношение и его эволюцию при всём желании не назовешь, в чём читатель этой книги и убедится.
В середине 50-х годов именно через интерес и восторженное отношение к странам «за железным занавесом» (прежде всего как противовеса империализму США) проходил один из магистральных путей Эрнесто Че Гевары к социализму и марксизму. Такие вопросы,
Т. е. призывать к единству, держа в уме известную установку: «сегодня—союзники, а завтра посмотрим, кто кого расстреляет».
361
как сталинизм, XX съезд КПСС и т.п. для него, по-видимому, попросту не существовали1; пропасти между псевдореволюционной и псевдоинтернационалистической риторикой—и имперско-бюрократи-ческой практикой он не ощущал. И, вообще, он, по-видимому, руководствовался в те годы логикой: «слушай врага и знай, что истина— в обратном». Вся история СССР воспринималась им тогда как прямое продолжение Октябрьской революции (восторженное отношение к которой Гевара сохранял до конца жизни) и победы над фашизмом.
Это видение и эти оценки сохранялись и в годы партизанской борьбы, и в первый послевоенный год. А затем последовательно интернационалистская позиция, занятая СССР (Хрущевым) в отношении кубинской революции, большая и — в материальном плане — совершенно бескорыстная помощь, оказанная ей; поведение «sovie-ticos» на Кубе — все это еще более усилило элементы энтузиазма в отношении Че к СССР, его людям2.
В 1960, 1961, 1962 гг. он действительно был едва ли не главным архитектором Кубинско-советской дружбы, председателем Общества дружбы Куба—СССР и т.д.
И все же задолго до Карибского кризиса восприятие Геварой ряда советских реалий становилось критическим3. Сам же кризис, точнее позиция, занятая советским руководством на втором его этапе, превратила возникавшие сомнения в грустную уверенность: на смену романтике «братской солидарности единомышленников» приходил реализм (стоицизм?) «необходимого союза различных...»
Одновременно быстро менялась оценка внутренней ситуации в СССР—и через все более категорическое неприятие советского толкования марксизма (и положения дел на «идеологическом фрон
1 Что и проявилось во время допроса в мексиканской полиции—том самом, где Че заявил о себе как о марксисте: Гевара вступил в спор
от» с допрашивающим о Сталине. На дворе—лето 1956г., что не остав-Jui ляет сомнений на счет позиции сторон.
2 !гг См. с. 153-154, а также «Свободная мысль», 2003г. №9, с. 52.
3 Под влиянием непосредственного знакомства с ними в ходе его визи-1 тов в СССР в 1960 и 1962 гг., в связи с сомнениями, возникавшими у
него по поводу определенных аспектов внешней политики СССР, в о 1 зд ходе полемики КПСС—КПК и, наверное, в раздумьях над прочитан -..кит ной литературой...
37 (предисловие
те» в целом). И по мере более глубокого—и критического знакомства с социально-экономической моделью СССР. Как увидит читатель, сначала под сомнение была поставлена возможность достижения— в рамках этой модели—коммунизма (1963-1964 гг.), а затем—уже с конца 1964 г., а, особенно, в 1965-1966 гг. и ...
... Впрочем, не хочу полностью забыть об изначальном обязательстве (не предварять содержание книги). Так или иначе в 1964-1966 гг. и в открытых (публиковавшихся), и в закрытых текстах и выступлениях Че встречаются многочисленные, прямые и косвенные выражения несогласия как с отдельными аспектами идеологической, культурной, социально-экономической («полурыночной»), внешнеполитической и т.п. линии СССР—КПСС, так и с постНЭПов-ской моделью в целом1. Критику привилегий бюрократии, социального неравенства, отстранения трудящихся от участия в планировании, неадекватности культурной политики и т.п. Но по-прежнему нет—ни в каком ракурсе—ни упоминаний (или размышлений) о сталинизме (как структурном феномене), ни о ситуации с политической демократией в СССР, о связи отмечаемых им феноменов догматизма, бюрократизации, отчуждения и т.п.—с антидемократизмом политического устройства страны...
Проще всего, как уже отмечалось выше, объяснить все это реалиями политической жизни на самой Кубе 1960-1966 гг. Но, думается, проблема—шире и глубже. Она—в основе своей—достаточно традиционна для мысли (и действия) левых2, но до сих пор не решена. В отношении Че лично3 она была поставлена (в левой литературе Запада: К. Кароль и др.) еще несколько десятилетий назад, но сколько-нибудь полного и непротиворечивого ответа на этот вопрос, по-моему, предложено не было. Читатель может попытаться найти его сам.
Сущностный анализ этой проблематики, располагающейся вокруг оси «революция —социализм—рынок—коммунизм» в рамки этого предисловия, конечно, не вмещается (и требует предварительной договорённости об определении категорий и мере их соответствия объективным реальностям).
На мой взгляд, она впервые была поставлена — применительно к революции 1917г.— еще Р.Люксембург.
Т. е. с учетом его антидогматизма и «антикопирования»; решающего значения, придававшемся им проблеме личности и её отчуждения...
381
Из этой предваряющей «информации к размышлению» (о незнакомых пока текстах) можно пока сделать два, сугубо «разнокалиберных» вывода:
1. Главными «ипостасями» Гевары—теоретика, «ядрами» его специфического идейно-теоретического комплекса («геваризма»), его марксизма предстают, с одной стороны, оптимизм разума, воли (и прогноза); уверенность в необходимости и возможности деблокирующего и «спрямляющего» воздействия субъективного фактора истории на её объективное развитие (в национальном, региональном и глобальном масштабах). С другой—установки революционного гуманизма, проповедь «нового человека», признание разотчуж-дения личности главной, конечной целью революционно-освободительной борьбы и коммунистического строительства. Между этими двумя определяющими компонентами «геваризма» не существовало (тогда) противоречия; «не было проблемы».
2. Напротив, такое противоречие (и стало быть — проблема) возникло между концепцией (Гевары), взятой в целом—и «белым пятном», образовавшимся в её рамках вокруг вопроса о политическом устройстве общества (особенно—послереволюционного), проблемы политической демократии. Проблемы «частичной», но (как показал и последующий ход событий) исключительно важной. С этим «зиянием» в теории оказались связанными и изъяны в постановке и решении Геварой проблем современного ему советского общества1 —с одной стороны, проблемы союзников (в особенности—в оборонительных фазах борьбы), с другой.