Аэромобиль отлетел от города, через дельту реки Хана к сияющему морю, и это было приятно. Треноди смотрела, как внизу проплывают пейзажи: острова и белая полоса прибоя вдоль побережья. Она была так удивлена легкостью своего побега, что не знала, что делать со своей свободой. Она настроила автомобильную развлекательную систему только на аудио и прокрутила кучу музыкальных каналов, а затем остановилась на арт-сайте, на котором была статья о художнике Моторике Флексе. «Когда-то Флекс работал тайно, прячась от охраны на железнодорожных путях, и рисовал граффити на поездах, которые останавливались в Разломе. Теперь каждая компания K-трассы хочет, чтобы ее поезда были окрашены Флексом, и каждый пассажир хочет ездить на поезде, который раскрасил Флекс». Треноди заставила машину спикировать низко, преследуя буруны вдоль пустынных пляжей к западу от Плайя-Верде, в то время как сайт снова рассказывал ей известную историю о том, как был убит Флекс, и как личность Флекса сохранилась лишь в виде фрагментов, вросших глубоко, как цифровые осколки в системы Дамасской Розы, пока сама Треноди Зенит не организовала его загрузку в новое тело. Это раздражало Треноди, потому что это было неправдой; именно Зен нанял тех дорогих кибер-психиатрических специалистов, чтобы восстановить личность Флекса, и именно Зен купил новое тело, чтобы загрузить его в него. Это заставило ее вспомнить, что она никогда не видела Флекса, и внезапно поняла, что собирается делать со своей ночью свободы.
На внешнем краю железнодорожной станции Галатавы стояло горбатое депо с надписью на боку, выведенной небрежными флуоресцентными буквами «FLEX PAINTWORKS». В этот сарай за последние десять месяцев съезжались локомотивы со всех миров Зенитов и даже инопланетные морвы с новых станций за Кхурсанди. Через несколько дней они появлялись с корпусами, покрытыми рисунками, которые были не только красивыми, но и каким-то образом сумели уловить некоторые элементы характера каждого поезда. Квадратные очертания унылых старых грузовых тягачей разбивались флуоресцентными ослепляющими узорами.
Появлялись величественные локомотивы, украшенные цветами, звездами или стаями диковинных птиц. На их боках крупными и ярко украшенными буквами были написаны загадочные лозунги: "Потом они проснулись и все это был сон", "Серебряная кровь лесорубов", "Далекое находится рядом в образах других мест".
— Мы заходим гусеницами, — сказал один поезд, — а выходим бабочками.
Сарай был их куколкой. Это была студия Флекса. Машина остановилась на пустой стоянке снаружи, и Треноди вышла и направилась к сараю, а над ней в темноте тихо жужжали ее дроны-стрекозы. Большие двери, куда входили поезда, были закрыты, но рядом с ними был маленький вход размером с человека, который сам открылся по запросу гарнитуры Треноди. Она вошла внутрь, в тишину и запах краски, который мгновенно напомнил ей мастерскую матери в доме, где она выросла, на Малапете. Студия даже выглядела очень похоже: тот же небрежный беспорядок, рисунки, приколотые к стенам или нацарапанные прямо на них, как рисунки мамонтов на стенах пещер в документальных фильмах о первых людях. Но это пространство было гораздо больше, и посредине, в пятне света, отбрасываемого яркими рабочими лампами, стоял не мольберт, а небольшой паровозик. Флекс стоял на лестнице и рисовал на корпусе русалку. Когда Треноди вышла к свету, Моторик внезапно повернулся и уставился на нее.
— Я думал, дверь заперта.
— Так и было, — сказал Треноди. «У меня очень высокий уровень допуска. Каждая дверь в этом городе, наверное, открылась бы для меня, если бы я попросила.