Жадно впитывая чужие речения, отец Потап обильно, но к месту вставлял их в свои проповеди или свободно перелагал, понятнее для паствы. Ибо весьма препросты были жители страны сей, в которой ему привелось жить, и невразумительны к златоустам, принимая их язык за иностранный. Многие рассуждали примерно так, как московский богослов Иван Наседка, живший в том же веке:
— Нас, овец Христовых, не перемудряйте софистиками своими, нам ныне некогда философства вашего слушать!
Если уж столичный богослов так речет, что говорить о пермяке–соленые уши, не разумевшем простой грамоты. Не по зубам ему высокий слог, приходилось для него твердую пищу разжевывать, чтоб была усвоена. И честно оговаривал притом отец Потап на полях своей книги, откуда что берет, так чтобы не подумал его любезный читатель, что он чужой труд себе присвоил, чужим разумом желает прославиться. Но между речениями других слагал и вписывал отец Потап и свои, будто вступая в доверительную беседу с высокочтимыми, славными духовидцами.
Уж не тогда ли была написана и появилась в его церкви большая, многоцветная икона, сияющая здесь и по сию пору: в центре — юная, стройная Богоматерь с Младенцем, на золотом фоне, как в солнце, и в облачном кольце, а по сторонам — воздающий ей похвалу хор речетворцев с развернутыми свитками?
Пришел в большое изумление отец Потап от премудрости, явленной в Слове Божием, и от того, сколь прискорбна судьба тех поборников духа, кои претворили это Слово на земле.
«Слаще меда и сота душеспасительные словеса, которые носят духовные учители, философы премудрые: они день и ночь, не зная себе покоя, обтекают всю вселенную скорошественным и яснозрительным умом своим, касаются горних пределов и самого престола Владыки и оттуда почерпают глубину премудрости небесной… А вы, неблагодарные, от них лицо отвращаете, уши затыкаете, а словеса их, драгоценнейшие злата и камней многоценных, презираете, как свиньи, ногами своими попираете. Зубами скрежещете и в злобных сердцах своих бросаете камни на благодетелей, которые подают вам благословение вечное».
СЛОВО БОЖИЕ
Знал ли отец Потап в своем пермском далеке, что, прежде чем воплотиться в книги и дойти до читателя, почти все его наставники в премудрости считались еретиками и претерпели гонения, а то и смерть мученическую?
Творения Кирилла Транквиллиона — старшего современника Потапа — изымались по приказу Патриарха из церквей и у частных лиц и даже были однажды сожжены на костре в стольном граде Москве. За что же, Господи? За слог еретический, за то, что автор этот, как и отец Потап, отстаивал равенство людей, обличал преступления власть и злато имущих.
Простота святая, да ее ж и на зубы подымают! Ровно за год до того, как автор «Статира» решился на свой труд, был сожжен заживо за пламенные письмена другой протопоп, хоть и простодушный, но отнюдь не простак, говоривший с народом на его языке, — автор знаменитого «Жития», вождь старообрядцев Аввакум.
«Видишь ли, самодержавне! — писал он в челобитной царю Алексею Михайловичу. — Ты владеешь на свободе одною Русскою землею, а мне Сын Божий покорил за темничное сидение и небо, и землю!» Казнили Аввакума после одиннадцати лет сибирской ссылки и пятнадцати — заточения в срубе, засыпанном землей, с одним окошком, через которое подавались и пища и дровишки. Вместе с ним сгорели на костре инок Епифаний, священник Лазарь и дьякон Федор Иванов — все они тоже были писателями.
Еретиком считался поначалу и Симеон Полоцкий, творивший в одно время с отцом Потапом, как и он, произносивший свои «Слова» перед народом по воскресеньям и вводивший устную проповедь в Москве. Да и после, уже укрепив свое положение, сделав блестящую карьеру и даже став воспитателем государевых детей как самый высокоученый муж в Московском государстве, он считал место поэта под солнцем выше царского.
Рождалось новое мировосприятие, личность восставала в рабе, автор являл свое лицо в коллективном и безымянном. И взгляды Симеона Полоцкого, первым на Руси осознавшего себя профессиональным литератором, оказались созвучны самородной философии отца Потапа. Как мыслил пермский мудрец: