— Лягушка… жаба… — шептал, сглатывая слюну Эдичка, вспомнив, как он в детстве надувал на пруду жаб через соломинку, вставленную в задний проход воздухом. Затем бросал бедных существ в воду. Те барахтались, выпуская пузыри, не могли нырнуть. А он — Эдичка бросал в них камни, потирая ладони.
— Ну, вот и все, — обрадовала его Забейворота, вытаскивая шнур и бросая его в ванну с водой.
Дикая боль пронзила Ивановского. Вырывавшиеся газы хлопками оглушали, эхом отражались от кафельных стен.
— Сделайте, что ни будь… — взмолился пациент.
— Выпейте баралгин, — заткнув нос, протянула ему горсть таблеток и стакан воды медсестра, выбегая из кабинета.
Целый месяц врачи обследовали знатного пациента. Исследовали анализ рвотных масс, проводили гемосорбцию крови… Затем проведя консилиум и обнаружив явных нарушений в деятельности организма Ивановского, выписали его из клиники, вернули Тамарочке.
— Шеф… шеф… вернулся, — зашептали коридоры.
Исхудавший и побледневший Эдичка, пройдя в кабинет увидел в нем Збарского, стоявшего у окна.
— О! Мой друг, воскликнул Леня и кинулся к шефу на грудь.
— Я здоров. Я абсолютно здоров, — воскликнул Эдик, поглаживая талию менеджера.
Вдруг его вновь передернуло,… рвотная масса хлынула изо рта, густо перемазав светлый костюм бой — френда.
— О, мой Бог, — отшатнулся тот. — Опять?
Эдик сел в кресло, вытирая лицо платком.
— Ни хрена, не пойму.
— Шеф, ты будешь праздновать юбилей? — скорбно глянул на Эдичку Збарский.
— Юбилей? Какой юбилей? А сколько мне? Ах, да… юбилей. Буду Ленчик, буду. Всем чертям, вопреки.
Празднование прошло на высшем уровне. Вице — премьер,…зарубежная кино — дива, теплоход, фейерверк.
— С юбилея самое главное вовремя смыться, — подхватив Збарского спускаясь по лестнице, прошептал, прикладывая палец к губам Ивановский.
— Эдичка, Эдичка, — окликнула жена. — Мало того, что ты совсем забыл о выполнении супружеских обязанностей, так ты еще и спишь с юношей. Совсем не заботишься о своем шатком здоровье, не думаешь обо мне. Вспомни, вспомни, как мы любили друг друга. Вспомни, что написано в Торе.
«Из детей твоих не отдавай на служение Молоху и не бесчести имени Бога твоего. Я Господь. Не ложись с мужчиною, как с женщиною: это мерзость. И ни с каким скотом не ложись, чтоб излить [семя] и оскверниться от него; и женщина не должна становиться пред скотом для совокупления с ним: это гнусно.
Если кто ляжет с мужчиною, как с женщиною, то оба они сделали мерзость: да будут преданы смерти, кровь их на них».
To'evah — «to'e ata ba». — Восклицала Тамара дрожащими губами, держа в руках книгу.
— Тамара, прекрати истерику. Кому сказал… — топнул ногой Ивановский.
— Дай сюда этот букварь. — Выхватил книгу у жены и оглянувшись, бросил ее в урну.
— Пойдем котик, — настойчиво звал Збарский.
— Я покончу с собой. Так и знай, — всхлипывала супруга.
— Тамарочка я не Пикассо, ты не Ольга.
— Да… да … бедная Ольга, бедные женщины, — покачнулась Тамара и села в кресло.
Спустя неделю в кабинете Ивановского раздался телефонный звонок.
— Эдик… — плакала жена. Эдик… нашу Софочку, нашу кровиночку единственную изнасиловали, выбросили на ходу из машины.
Эдичка вошел в реанимацию и сел возле дочери, в рот которой был вставлен шланг аппарата искусственного дыхания. Перебинтованное лицо дочери, запекшиеся губы, худые прозрачные пальцы. Ивановский нагнулся, чтобы поцеловать дочь, в этот момент на подоконник с внешней стороны окна с шумом села большая птица.
— Ворон, — вырвалось у Эдика.
Сорвался с места. Охранники устремились вдогонку.
— Я сам, я сам, — остановил их криком и завел двигатель машины.
Сигналя и обгоняя, нарушая правила, несся Эдик по шоссе, судорожно сжимая руль. Включил радиоприемник, мужской голос с хрипотцой, читал: