Хотя шрамы все-таки остались. Харрисон уже три раза делал маме предложение, одно изобретательней другого – сперва романтический пикник, потом кольцо в бокале шампанского и, наконец, струнный квартет в парке, а она упорно отказывала. Наверняка еще не совсем оправилась после папиного ухода. Такой разрыв не проходит бесследно.
Поэтому сегодня, в день, назначенный для перелета навстречу источнику всех бед, Хедли проснулась в отвратительном настроении. Если бы все шло гладко, возможно, дело ограничилось бы несколькими едкими комментариями да злобным бурчанием по дороге в аэропорт, но с самого утра в телефоне обнаружилось сообщение от Шарлотты с напоминанием о том, в котором часу нужно быть в гостинице, чтобы успеть приготовиться. От одного звука ее отрывистого британского произношения Хедли завелась, а дальше все покатилось под гору.
Конечно, еще и чемодан отказался застегиваться, а мама запретила брать с собой висячие серьги, которые Хедли планировала надеть на церемонию, да еще и восемьдесят пять раз переспросила, не забыла ли дочка паспорт. Гренки подгорели, Хедли заляпала вареньем футболку, а когда поехала в универмаг за маленькой дорожной упаковкой шампуня, пошел дождь, в машине сломался «дворник», и Хедли чуть не сорок пять минут прождала на автозаправке из-за того, что тип перед ней в очереди не знал, как проверить уровень масла в собственном автомобиле. И все это время часы неумолимо тикали, приближая время отъезда. Когда Хедли наконец вернулась домой и швырнула ключи от машины на кухонный стол, она была совсем не в настроении выслушивать восемьдесят шестой вопрос о паспорте.
– Да! – рявкнула она. – С собой!
– Я просто спросила.
Мама невинно приподняла брови, а Хедли с вызовом уставилась на нее.
– Надеюсь, ты не намерена еще и до самолета меня провожать?
– Это еще что значит?
– Может, прямо до самого Лондона со мной отправишься, а то, чего доброго, сбегу?
В мамином голосе появились предостерегающие нотки.
– Хедли!
– Нет, а почему я одна должна смотреть, как он будет венчаться с этой женщиной? Вообще не понимаю, почему я должна ехать, тем более без тебя.
Мама сжала губы, показывая, что сердится, но у Хедли уже сорвало тормоза.
Они упорно молчали всю дорогу до аэропорта, тем самым продолжая тянувшийся неделями спор. А когда затормозили у входа, Хедли вся словно звенела от нервного напряжения.
Мама заглушила двигатель, но ни она, ни Хедли не сделали попытки выйти из машины.
– Все будет хорошо, – наконец мягко сказала мама. – Правда.
Хедли резким движением обернулась к ней.
– Он женится, мам! Что хорошего?
– Просто, по-моему, тебе необходимо там быть…
– Знаю, знаю! – оборвала ее Хедли. – Ты уже говорила.
– Все будет хорошо, – повторила мама.
Хедли схватила куртку и отстегнула ремень безопасности.
– Ну смотри, ты будешь виновата, если что-нибудь случится!
– Что, например? – устало вздохнула мама.
Хедли от злости чувствовала себя совершенно бесстрашной – и в то же время ужасно маленькой. Она рывком распахнула дверцу.
– Например, самолет разобьется или еще что.
Она сама не знала, зачем это говорит. Просто она уже извелась от обиды и горя и очень боялась. Разве не от этого говорятся такие вещи?
– Вот тогда ты от нас обоих избавишься!
Они уставились друг на друга, а страшные слова легли между ними, словно груда кирпичей. После долгого молчания Хедли выскочила из машины, вскинула на плечо рюкзак и выдернула с заднего сиденья чемодан.
– Хедли! – Мама вышла с другой стороны и теперь смотрела на нее поверх капота. – Не надо так…
– Приеду – позвоню, – крикнула Хедли на ходу.
Она спиной чувствовала, как мама смотрит ей вслед, но из какой-то болезненной гордости так ни разу и не обернулась.
А сейчас она сидит в крохотном кафе, и ее палец нерешительно застыл над телефоном. Хедли делает глубокий вдох и нажимает на кнопку. В паузах между гудками она слышит стук собственного сердца.
Произнесенные в запале слова до сих пор отдаются в ушах. От природы Хедли не суеверна, и все же так бездумно ляпнуть об авиакатастрофе перед самым полетом… От одной мысли нехорошо делается. Законы случая неисповедимы. Хедли представляет себе самолет, на который опоздала. Сейчас он уже где-нибудь над океаном, и у нее больно сжимается сердце. Хоть бы не оказалось, что накликала беду…
От маминого голоса на автоответчике становится чуточку легче. Хедли принимается рассказывать о смене рейса, и тут возвращается Оливер. На какое-то мгновение Хедли чудится в его лице знакомое выражение – точно такое же мучительное беспокойство, какое терзает ее саму, но увидев ее, Оливер неуловимо меняется, и вот он уже снова невозмутимый, почти веселый, и в глазах играет беззаботная улыбка.