Мама кормила всех нас ужином, а потом я делала с Лёшкой уроки. Он не был глупым, но и особым прилежанием никогда не отличался. Поэтому львиная часть, скорее всего, просто бездумно списывалась бы у меня, если бы не мой папа, следивший за нами краем глаза и имевший глубокую убеждённость в том, что хорошее образование — залог всему. Поэтому списывать в открытую Лёшке всё-таки не позволяла совесть, зато у меня появлялась возможность немного поиграть в учителя. В эти моменты я прям расцветала и, как казалось мне самой, блистала. Сейчас смешно, а вот тогда это был мой самый звёздный час.
— Алькатрас, тебе мозги не жмут? — тяжко вздыхал сосед в те моменты, когда я пыталась упросить его решить ещё и задачи со звёздочкой.
— Алёшенька, ну пожалуйста, — ныла в ответ, — ну давай хотя бы парочку? Я тебе всё-всё объясню.
— Ты изверг! — театрально заламывал он руки, но на уговоры неизменно соглашался.
И я с настойчивостью самого настоящего маньяка (не зря же в них хороша принципиальность!) мурыжила его ещё полчаса, пока изнасилованный мною орловский мозг не начинал окончательно сбоить.
Когда к Лёшкиной огромной радости с домашним заданием было покончено, нам разрешалось играть. И вот тут мы оба стопорились, не понимая, чем таким занять себя, чтобы было интересно обоим. К счастью, однажды на помощь пришёл мой папа, открывший нам мир настольных игр. Наверное, не счесть, сколько вечеров было проведено нами за очередной партией в монополию. Орлову нравилась идея зарабатывания денег, меня же больше интересовали стратегии. Отсюда он всегда брал азартом, а я — планированием, отчего счёт победам у обоих был примерно на равных.
И пусть в школе мы почти не общались, всё равно старались держать друг друга на виду, приходя на помощь в самые нужные моменты.
Я всеми силами тянула его на контрольных, а он неизменно заступался за меня всякий раз, когда того требовала ситуация. Не то чтобы меня кто-то особо стремился обидеть, одноклассники, достаточно быстро привыкнув к моим странностям, не особо цеплялись к тихому ребёнку с пристрастиями ботаника. Но порой находились отдельные выдающиеся личности, избиравшие меня в качестве цели для своих нападок. В принципе, я и сама могла бы ответить, сказать что-то по-настоящему обидное мне было не так уж и сложно, но спящий в Орлове гусар свято верил, что Алю трогать нельзя.
Апогеем этого всего явился случай в третьем классе, когда какой-то мальчишка на пару лет старше нас решил отобрать в коридоре мой пенал. Пенал был красивый, с множеством отделов, замочков и секретов, присланный мне в подарок одним из папиных друзей, сумевшим под шумок развала Советского союза иммигрировать в Германию. Многие жили тогда плохо, и пусть полки ломились от предлагаемых товаров, но что толку было в этом, если большинство не могло себе купить элементарного. Поэтому я со своим пеналом, сама того не понимая, бросалась в глаза.
Наш класс возвращался с урока музыки, а я, как всегда, замешкалась, со мной такое случалось — подтормаживать совершенно в житейский ситуациях, как, например, дойти из одного кабинета в другой. Кто знал, какие мысли могут навеять криво выкрашенные стены? Звонок на следующий урок уже прозвенел, поэтому я одна плелась по пустому коридору, когда неизвестно откуда взявшийся старшеклассник вырос на моём пути.
— Что это у тебя? — пробасил неизвестный мне мальчишка, и я с присущей мне наивностью протянула свой пенал, честно добавив:
— Дядя Коля из Берлина прислал.
Мне бы промолчать, но где я, а где социально-адекватное понимание действительности? Тогда многие грезили о загранице, надеясь однажды сбежать от той безнадёги, что творилась вокруг. Поэтому вещь “оттуда” сработала похлеще красной тряпки для быка.
Меня оттолкнули, но заподозрив в самый последний момент неладное, я всё же уцепилась за край пенала.
— Пшла вон, — велел мне парень. — Это теперь моё!
Я не испугалась, скорее удивилась нелогичности высказывания.
— Как оно может быть твоим, если это моё?
— А вот так, — хмыкнул “злодей”, со всей силой рванув несчастный пенал на себя, из-за чего я по инерции полетела на пол, прямо на колени, больно ударившись о гранитный пол.
Стало обидно. И опять-таки, даже не от боли, а от того, что случившееся просто не вписывалось в картину мира. Папа с мамой всегда меня учили правильному, прививая высшие ценности справедливости и равенства. Телевизора у нас отродясь не было, поэтому о том, что в этом мире возможно ещё и не такое, я догадывалась слабо.