– Отведай, государь, хлеб-соль. Прими нас под свою руку. Верны будем тебе, – сказал священник Иван Михайлов,[116] один из выборных, подойдя к Пугачёву.
– Вставайте, детушки. Как ранее отцы ваши служили отечеству, так и вы мне, Императору Петру Фёдоровичу, послужите. Во всех винах прощаю вас и жалую своей любовью, – поприветствовал народ Пугачёв, потрогав правой рукой чёрную бороду с проседью.
– Прошу, батюшка, на обед. Отведай чем Бог послал. Недалече, у отца местного атамана, – пригласил священник.
– Что ж не отведать, отведаем. Что, господа, поедем или нет? – уточнил Пугачёв у ближних полковников.
– Что же, батюшка-Император, не отведать, коли приглашают от души. Надо идти! – ответил Максим Шигаев, он же граф Воронцов.
– Уговорили, только войскам дайте наказ. Пусть переходят речку Сакмару и становятся полевым, походным станом на другом берегу.
Весело гуляли весь остаток дня. Ближние атаманы, которые при народе оказывали царские знаки внимания Пугачёву, в домашней обстановке не стеснялись. Пили и отдыхали вольно. Сидели за столами в одних рубахах, называли «Императора» Емельяном. Обнимали его и трепали за плечи. Иногда и подвергали наказам и критике. За всё это время, Емельян Иванович, миловал и жаловал хозяев. Однако и без казусов не обошлось. Узнав, что часть казаков из Сакмарского городка ушла в Оренбург, а часть спряталась неизвестно где, дюже разозлился. Приказал схватить отца атамана и на утро казнить. Однако к утру отошёл в своём гневе и всех простил. Человек шесть за различные прегрешения лишил жизни на берегах башкирской реки Сакмары, что в переводе на этот язык означает: «Слушать». Кого повесил. Кого приказал расстрелять. На следующий день «Император» приказал сделать обход войск. Вдруг при обходе к нему подошёл старый и сутулый невзрачный мужичок, со рваными ноздрями и клеймами на лице. Волосы его были спутаны. Одно ухо изорвано и имело необычную, для облика людей, форму. Одежда на худом и измождённом теле превратилась в лохмотья. На ногах еле-еле держались изношенные и рваные лапти. Только глаза выдавали в нём битого жизнью человека, уверенного в себе, не сломленного тяжёлой жизнью загнанного зверя. Посмотрел вокруг и вдруг смело и живо, для своих лет, низко поклонился.
– Выслушай, батюшка-государь, прими исповедь! – смело и нагло сказал человечишка.
– Что за человек? Кто таков будешь? Откель? – уточнил «Император» удивлённо.
– Да это Хлопуша, ваше величество. Самый бедный человек в округе. Знаю я его хорошо. В одной тюрьме сидел с ним. В Оренбурге. Было времечко. Каторжный, рваный тюремными палачами. Пострадал от несправедливости. Сам с Бердской слободы, – ответил за Хлопушу Максим Шигаев.
– Зачем здесь? Кто направил? Или в войско пришёл, послужить мне? – уточнил «Император».
Хлопуша почесал немытый, грязный затылок и начал весело рассказывать: «Всё просто, ваше Величество. Призвал меня губернатор, Оренбургский, и говорит: «Не желаешь ли ты, каторжанин и пропащий человек, оправдание заработать? Тебе шестьдесят годков, одной ногой в могиле уже. Семью имеешь, ребёнка. Так и сгниёшь в остроге, без света и покоя. Предлагаю заработать прощение грехов своих. Хочу послать тебя на службу, в толпы бунтовщиков с государственным заданием. Выполнишь, моё генеральское слово, будешь прощён и помилован. А если ещё умудришься порох у неприятеля поджечь, пушки испортить или главного бунтовщика Пугачёва убить, то и денег заработаешь. Желаешь ли, спросил он меня?».
– А ты что? – хмурясь, уточнил «Император».
Я ему отвечаю: «Желаю, отчего не послужить за прощенье. Тем более за деньги. А что сделать нужно?»
Он мне говорит: «Возьми четыре моих указа и следуй в толпу Пугачёва. Один отдашь Яицким казакам. Второй Илецким. Третий Оренбургским. Четвёртый самому Пугачёву. При встрече с казаками расскажи им, что Пугачёв, этот человечишка, не истинный государь, а самозванец. Порох сожги, лошадей потрави и убей или порань Пугачёва. Тогда и прощенье тебе, и деньги будут».
Я ему отвечаю: «Согласен, давайте указы. Отпускайте меня, всё выполню в лучшем виде. Послужу вашей милости. Спасу оренбургский народец, себя не пожалею. Верьте мне, как себе. В тюрьмах и на каторгах исправился я, стал правильным, честным и праведным. Обязательно пушки испорчу, коней потравлю и другие подвиги совершу! Дайте только возможность показать свою натуру!».