Он подумал о своей матери, представил ее себе и растрогался. Ей еще год до пенсии. Надо бы привезти ее сюда: им лучше будет вместе. Ведь они всегда понимали друг друга, если не считать того года, когда мать преподавала в пятом классе. Тогда она ставила ему самые низкие баллы, хотя Раду шел по-латыни одним из первых. Только чтобы не подумали, что она ему покровительствует. Да и дома в тот год они не беседовали о том, что происходило в классе, как делали это обычно.
Он ответил на приветствие рабочего и вошел в прядильню. Здесь словно шел снег. Медленно и спокойно, как в тихий зимний день.
Такое же впечатление произвел на Раду Дамьяна прядильный цех в тот день, когда он вошел сюда впервые, и с тех пор это впечатление не менялось. Работницы в клетчатых халатах и красных косынках быстрыми движениями ловких рук перебирают тысячи нитей: связывают, натягивают, раскручивают длинные, бесконечные нити из гигантского жгута, тянущегося, как ковер, до чесальни. Солнце с трудом пробирается среди станков, играет на ремнях трансмиссий, и порхающие в воздухе шаловливые хлопья кажутся еще белей.
Некоторые девушки улыбаются. Ему приятно. Он выпячивает грудь и улыбается в ответ.
Из-за станка появился Герасим, Раду направляется к нему. Ему нравится этот человек, он представляется Раду каким-то особенным. Простой рабочий, а, говорят, очень умный, знает много самых неожиданных вещей и главное — прекрасно разбирается в людях. Раду думал об этом и пришел к выводу, что, видимо, это естественно для партийного деятеля, связанного с множеством людей. Самого Раду пугали лозунги, особенно на собраниях Союза коммунистической молодежи, и шаблон, которого держались некоторые, словно можно было подойти ко всем с одной меркой, без разбора.
Раду никогда не слышал, чтобы Герасим говорил, как в газетах, казенно. Напротив, обо всем он толковал так ясно и просто, что могло показаться, будто он все упрощает. Однако, поразмыслив, Раду понимал, что все это далеко не так просто, что все эти вещи имеют свои последствия, до которых он сам никогда бы не додумался. Однажды он слушал, как Герасим говорил о классовой борьбе, и почувствовал, что его охватил задор, боевой задор, которого он никак уж не ожидал. Потом ему вдруг стало стыдно: с чего ему ненавидеть Вольмана? Только за то, что тот не принял его в день приезда на фабрику, или за то, что всякий раз при встрече в ответ на приветствие бросал ему с отсутствующим видом «бонжур» и смотрел как бы сквозь него, как будто Раду был из стекла. Однажды, проходя мимо Вольмана, Раду не поздоровался, притворившись, что не заметил его. Он был несказанно доволен, что у него хватило мужества. Но, поразмыслив хорошенько, он решил, что Герасим расхохотался бы, узнав об этом, и высмеял бы его за ребячество.
Герасим выпрямился, отряхнул пиджак и шагнул ему навстречу:
— Может быть, пойдем взглянуть, как идет сборка? У вас есть время?
— Есть, — ответил Раду и посмотрел на большие золотые часы, доставшиеся ему в наследство от отца.
Они направились к красильне. Герасим широко шагал, и Раду с трудом поспевал за ним. Станки собирали в старом корпусе, маленьком низком цехе с облупившимися от дождей и морозов стенами. Крыша в нескольких местах прохудилась; черепица стала черно-зеленой от плесени. Всюду запустение. Пришлось добывать рамы, стекла, кирпичи, балки. Счастье еще, что строительные рабочие по своей собственной инициативе экономили материалы на других участках и все, что было возможно, приносили тайком в цех, чтобы не дай бог не узнала дирекция. Раду подозревал, что и здесь дело не обошлось без Герасима.
Из цеха доносился звон металла, голоса. Забивали гвозди, пилили доски. Кругом была такая пыль и грязь, что некуда ногой ступить.
— Наверное, этот цех кажется тебе самым прекрасным на фабрике? — спросил Раду Герасима.
— Нет, совсем нет, — удивленно взглянул на него Герасим. — Он маленький и находится чертовски далеко.
Раду вынужден был признаться, что не понимает его.
В дверях цеха Симон и Балотэ смотрели, как Симанд, из столярной мастерской, взобравшись на лестницу, обтесывал балку. Они, вероятно, посмеивались над тем, что он пришел работать еще с ночи, но, увидев Герасима, замолчали.
— Ну, как идут дела? — спросил он их.