Ливия, видя, что Герасим не хочет говорить, настаивала:
— Почему же еще?
— Замолчи, ведь стены тонкие.
— Скажите, почему?
Герасиму показалось, что Ливии хочется выудить у него признание. Он пододвинулся к кровати.
— Потому что я хотел есть… Да ведь это не в первый раз. Спи.
— Там на стуле, в углу, лежит хлеб… Вот тот пакет, завернутый в салфетку… Это чтобы хлеб не зачерствел…
Герасим двинулся в том направлении, но нечаянно стукнулся обо что-то и опрокинул стул. Он испуганно замер на месте. Ливия расхохоталась. Потом встала с постели, включила электрическую плитку. Несколько раз она прошла мимо Герасима, и он почувствовал сладковатый запах бриллиантина.
— Ты поставила чай?
— Да.
При слабом свете электрической плитки все вещи вокруг приняли другие размеры, и комната стала похожа на огромный сарай, полный каких-то допотопных животных, которые отбрасывали громадные тени на стены, оклеенные полосатыми обоями, напоминающими решетку.
Выпив чаю и съев два бутерброда со сливовым мармеладом, Герасим снова уселся в кресло и вытянул ноги.
— Ты ложись, Ливия, — посоветовал он ей. — Мне здесь очень удобно…
Она послушалась его и залезла под одеяло. Четверть часа спустя Герасим спросил ее шепотом, спит ли она.
— Нет, товарищ Герасим.
— Ты давно живешь одна?
— Семь месяцев.
— Плохо быть одной.
— Очень плохо. Особенно зимой.
— Ты не боишься?
— А кого мне бояться?
— Ты права. Если хочешь спать, я замолчу.
— Нет-нет. Вы мне не мешаете. Даже лучше, когда вы говорите. Вы знаете, в этой комнате разговаривают очень редко. Обычно мне не с кем разговаривать… Не стану же я говорить сама с собой. Раньше у меня была кошка… Я с ней разговаривала… Но она мне не отвечала, а произносить монологи мне не нравится… — Ливия на мгновение замолчала, потом продолжала: — Не странно ли, что мы так недавно знаем друг друга и уже так много были вместе?..
— Не знаю, странно ли это… Я над этим не задумывался.
— Вы женаты?
— Нет.
— Тогда еще ничего.
— Почему ничего?
— Что ни говорите, а считается уж совсем неприличным, если девушка проводит всю ночь с женатым человеком.
Герасим решил переменить тему и спросил, кем был ее отец.
— Доктором. Ветеринаром.
— Значит, ты вроде как принадлежишь к буржуазии…
Ливия не ответила, только натянула на себя одеяло. Наступила тяжелая тишина.
Герасим понял, что сказал глупость. Он хотел загладить ее.
— Ты рассердилась?.
— Нет.
— Тогда почему ты молчишь?
— А что мне говорить?
— Ты права… Болтаю, как последний дурак. И с чего это я назвал тебя буржуйкой, ведь ты состоишь в СКМ. Спи.
Когда он утром проснулся, Ливия была уже одета. Она приготовила чай и хлеб с мармеладом. За завтраком Герасим рассматривал ее лицо. Самое обыкновенное лицо, овальное, смуглое. Светились только миндалевидные глаза под густыми изогнутыми бровями.
— Худенькая ты, Ливия.
Она пожала плечами, не зная, что ответить, словно она была в этом виновата.
— Ничего, — засмеялся Герасим. — Еще поправишься…
В квартире, указанной Вику, их встретила женщина, одетая во все черное, с заплаканными глазами.
— Поднимитесь на чердак, но только осторожно… Как бы не взорвалось… Там динамит или что-то в этом роде…
Обследовав ветхую лестницу, Герасим взобрался на чердак и за ящиком с песком нашел два тяжелых пакета, завернутых в гофрированную бумагу. Он осторожно спустился с ними по лестнице, раздумывая, как доставить их Суру. В прихожей он заметил детскую коляску. Попросил у хозяйки одолжить ее, положил туда оба пакета и прикрыл белой наволочкой.
Улицы были пустынны. Только несколько рабочих спешили на работу да хозяйки шли на рынок. И все. Ливия так осторожно катила коляску, что всякий, увидев ее, мог заподозрить неладное. Герасим шагал рядом. На каждом углу он обгонял ее, чтобы посмотреть, нет ли впереди немецкого патруля. До центра города дошли без приключений. Они как раз проходили мимо католического собора, когда из соседнего дома вдруг вышел вооруженный патруль. Прежде чем их успели заметить, Герасим втащил коляску по мраморной лестнице собора и вошел туда через открывающиеся в обе стороны двери. Он позвал Ливию. Но немного опоздал. Раздалось резкое: «Halt!»[6] Герасим почти инстинктивно втолкнул коляску в проход между скамьями. В то же мгновение он упал на колени и потянул за собой Ливию. Когда в собор вошел первый солдат, Герасим и Ливия казались верующими, погруженными в утреннюю молитву. Только коляска поскрипывала, она еще продолжала по инерции двигаться. Герасим закашлялся. Немец схватил его за шиворот и вытащил на улицу. Патруль обыскал его и, ничего не обнаружив, отпустил. Герасим снова вошел в церковь. Ему показалось, что Ливия и на самом деле молится. Он опустился на колени и подождал, пока шум на улице утихнет. Убедившись, что патруль ушел, он на четвереньках пополз за коляской.