Но центр еще и сакрален (в социологическом смысле термина) — как место производства «институционализированной харизмы»[126], «знаков причастности к сути вещей»[127] (выделено мной — С. К.). «Каждое общество имеет „официальную“ религию, даже тогда, когда это общество им самим или его представителями и интерпретаторами трактуется — более или менее корректно — как секулярное, плюралистическое и толерантное»[128]. «Высшие общественные начальства — президенты, короли, первые министры, партийные секретари, губернаторы, судьи, законодатели — суть правители наиболее полного, наиболее инклюзивного порядка существования на этой земле. Высокая земная власть состоит в многоликом, смутном сродстве с силами, воспринимаемыми как трансцендентные. Кто верит в божественные, трансцендентные порядки бытия, верит и в то, что земные власти, чтобы быть легитимными, должны находиться в некоторой связи с трансцендентными силами, что правители необходимым образом прикосновенны к сути вещей. Сами правители также притязают на то, что их власть и исходящие от них предписания восходят к чему-то и легитимируются чем-то бóльшим, чем они сами»[129]. И эта сакральность политического (еще раз — в строго социологическом смысле) хорошо ощутима и в политических документах[130]. Их функционирование вполне может быть уподоблено функционированию «священных текстов» — конечно, весьма разной степени «священности», в диапазоне от фундаментальной (Конституция) до сугубо частной и прикладной, однако в совокупности составляющих текстуальное измерение определенной политической и id est сакральной традиции.
Тогда проясняются многие аспекты «политической документности». Отсюда находящая столь многих ценителей эзотерика политических документов, доступ к которой (иногда иллюзорный, иногда действительный) обеспечивают такие специализированные ресурсы, как compromat.ru, WikiLeaks.org, уже подзабытые проект «Коготь» и ЖЖ-юзер solomin и им подобные; эзотерика, в описаниях которой нередко и не случайно используются вполне прозрачные лексемы: «Авторские права на волшебные миры идей (выделено мной. — С. К.) принадлежат сочинителям тронных речей, докладов, программ, установочных статей, книг вождей»[131]. Отсюда подвизающиеся на этой ниве лжепророки и сочиняемые ими апокрифы (вроде настойчиво связываемой с именем Глеба Павловского «Версии № 1»[132], несомненно связанной с именем Александра Коржакова записки о «Кредо и Кодексе российского президентства»[133] или так и неидентифицированной «Редакции № 6»[134]). Отсюда характерный способ сброса невыносимого напряжения, возникающего в ситуации контакта с serious things, через нарочитое профанирование сакрального языка: «В декабре 1994 г. мы писали доклад Ельцину о последствиях готовившегося ввода войск в Чечню. Это был очень хороший документ — в нем в деталях и подробностях рассказывалось, что и как будет происходить, если решение будет принято. Буквально так оно все и произошло. И вот работа (несколько суток кряду) закончена, документ отправлен. И тогда, чтобы как-то расслабиться, мы садимся и пишем еще одну версию того же самого документа — чистейшим матом. То есть в ней не было ни одного нематерного слова, кроме служебных частей речи, имен, топонимов и числительных. Ельцину, правда, ее не показали. Главе администрации показали» (Инт.). Отсюда напряженное до маниакальности внимание к выбору слов, явно воспринимаемых в полном соответствии с известным «правилом имен» Урсулы Ле Гуин («Назвать имя — значит обрести над этой вещью власть»): «Меня предупреждают, что слова „режим Путина“ в названии семинара очень не понравились наверху. Еще через какое-то время доброжелатели сообщают: наверху вообще сложилось мнение, что „вы не с нашим режимом“. Надо же, сами наверху любят этот режим, а другим не дают»[135]. В 2001 году Салмин со смехом рассказал мне эту историю; в 2006 году я стал ее публикатором; в 2010 году мне довелось по поводу очередного заседания того же семинара услышать восхитительную нотацию, обращенную уже непосредственно ко мне: «У нас в стране режима нет! Это у Пиночета был режим. А у нас… (пауза, задумчивость)… строй!» Еще пример из личного опыта: «В нашем регионе в политических документах больше не употребляют слово „скот“. У нас пишут „животные“». Еще пример, услышанный от одного из коллег и как-то неприятно рифмующийся с предыдущим: «Во всех политических документах, которые я пишу, я как можно чаще использую слово „граждане“. Заказчики его аккуратно вычеркивают и заменяют — угадайте, чем? „Наши люди“».
Так произносят не обычные речи — так произносят заклинания, малейшая ошибка в которых, как известно, способна полностью извратить последствия совершаемого ритуала, нередко весьма опасным для заклинателя образом. И это многозначительное слово тоже произносится в контексте размышлений о природе политических документов: «Порой они старались вложить в уста своих шефов заклинание (выделено, между прочим, уже не мной. — С. К.), вызвать к жизни еще не предрешенные события — и иногда чрезвычайно успешно»[136]. Да, власть номинации, способность «называть и вызывать к существованию при помощи номинации»[137] — не только, по словам Пьера Бурдье, «одна из простейших форм политической власти»[138], но ее важнейшее, вместе с «реальной возможностью физического убийства», выражение, причем даже и в этой исследовательской традиции описываемое через отсылку к сакральному: «Политик — это тот, кто говорит: „Бог с нами“»[139]. И разве не сработали в свое время такие, например, заклинания, введенные в оборот именно политическими документами, как «поэтапная конституционная реформа»[140] или «контртеррористическая операция»?
И все-таки — кого заклинают при помощи политических документов? Наверное, в рамках этой статьи нельзя ответить на этот кардинальный вопрос иначе, чем прикрывшись туманной формулировкой Бурдье о «духе государства», о том, что «построение государства сопровождается созданием своего рода общего исторического трансцендентального»[141] — какого именно рода это трансцендентальное и как оно ухитряется быть одновременно трансцендентальным и историческим, скорее всего, неспроста так и не было объяснено ни самим Бурдье, ни его последователями (скажем, Юрий Качанов в интригующим образом названной главе «Рождение поля политики из духа государства» своей «Политической топологии»[142] смог не употребить оборот «дух государства» ни разу, для чего, надо полагать, понадобилась немалая изощренность мысли и языка). Политический документ, по крайней мере интенционально, взывает к самому «духу государства», а вовсе не к президенту, губернатору, депутатам, партии или народу; напротив, его интенция состоит в том, чтобы использовать президентов, губернаторов, депутатов, партии или народы как посредников в разговоре с этим духом и тем самым склонить их к тому или иному способу служения ему. В успешной эвокации «духа государства» авторы политических документов видят свою золотую удачу, даже более ценную, чем те земные дары (иногда щедрые, иногда совсем скромные), которыми вознаграждается их труд: «Компенсация — в другом. В причастности к формированию государством политики, идеологии, средств манипуляции массовым общественным сознанием. Или, еще короче, в причастности к государству»[143]. В том, что «из-под твоего пера творится целый мир»[144]. «Главная задача автора любого политического документа — это чтобы его прочли должным образом» (Инт.) — так выразился тот же цитированный выше респондент, который ввел в описание своей работы категорию долженствования и снова обратился к ней, отвечая на вопрос, зачем и для кого политические документы пишутся.
Итак, политический документ представляет собой магическое действие, инкантаментум, предназначенный не просто донести тот или иной месседж до его непосредственных адресатов, но изменить самоё действительность, в которой и адресант, и адресаты находятся и над которой (которыми) властвует генеральная референтная инстанция — безымянный «дух государства». Вопросов остается два, и они значимы не только для тех, кто пишет политические документы, но и для всех тех, кто оказывается в поле вызываемых ими содроганий политической реальности. Один — шекспировский, в пастернаковском переводе «Генриха IV» звучащий так: «— Я духов вызывать из тьмы умею. — И я, как, впрочем, всякий человек. Все дело в том лишь, явятся ли духи». Другим побуждает задаться тривиальное, но оттого только более важное, слишком часто забываемое наблюдение Клайва С. Льюиса: «Духи, знаете ли, бывают разные». Кто — в каждом конкретном случае — выступает под личиной «духа государства»? В соответствии с «правилом имен», не зная его подлинного имени, ты не овладеваешь им, а сам отдаешься ему во власть. Можно только позавидовать убежденности в знании имени этого духа, как-то выраженной спичрайтером Джорджа Буша-младшего Майклом Герсоном: «В большинстве случаев и в большинстве обстоятельств ты пишешь для завтрашних газетных заголовков. Изредка ты пишешь для американской истории, и это огромная честь. А может случиться так, единожды или дважды, что ты будешь писать для ангелов»[145]. Но ангелы могут оказаться и демонами; области предельных значений населены и теми и другими. Это хорошо понимал Вебер, которого обнаружение в политике инстанции смысла и сути прямо вывело на неразрешимую рациональными средствами проблему категориальной неодинаковости правящих ею сил: «Принятие какой-либо стороны, борьба, страсть — ira et studium — суть стихия политика»[146]; «страсть — в смысле ориентации на существо дела (Sachlichkeit): страстной самоотдачи „делу“, тому богу или демону, который этим делом повелевает»[147]. Пожалуй, главное, зачем нужно внимательно читать политические документы, — затем, чтобы учиться различению духов, которых они заклинают.
126
127
129
130
Особенно там, где и сакрализация, и персонализация верховной власти носят эксплицитный характер. Показательна лексика одного пассажа из воспоминаний чиновника канцелярии Комитета министров Российской империи при Александре III Ивана Тхоржевского: «После всех столкновений и бурь в совещании министров, когда наши тщательно составленные доклады обычно превращались в высочайшие повеления, они сразу же начинали жить, становились частицею русской жизни, русской были. Но отвергнутые государем, точно такие же, ничем не хуже министерские доклады оставались лежать в ящиках столов
131
132
Об этой истории см. http://www.compromat.ru/page_10670.htm; сам апокриф был напечатан в «Общей газете» от 18–24 марта 1994 г.
133
«Некоторые подходы к кругу проблем, которые сегодня должны неприменно находиться в поле зрения» (орфография оригинала. —
136
137
139
140
Говорят, в 1993 г. с западными коллегами так и приходилось объясняться: «— А что это у вас в стране происходит? — Поэтапная конституционная реформа! — А почему танки в городе стреляют? — Этап такой!»
141
142
143
144
145
http://www.usatoday.com/life/2001-04-11-bush-speechwriter.htm. Между прочим, Герсон, пламенно верующий протестант евангелического толка, заведомо не мог употребить слово «ангелы» всуе — только буквально.
146
147