— Сильно били?
Иллари героически морщился от затрачиваемых на речь усилий:
— Не…Щекотно было. А когда меня щекотят я неприлично смеюсь. Обижаются на меня за это и уже лупят по настоящему, — не весело пошутил Иллари. — Как мне еще ответить чтобы ты поскорее отсюда убрался?
Парс лежал на спине болезненно тихий. С застывшим на пол пути к навязчивому собеседнику презрительным взглядом. Выбоины на камне не шли ни в какое сравнение с тем что сотворили с ним пытари.
Почесав под бородой Никола взирал на узников со спокойной симпатией:
— Не горячись. Копи силы. Достойный правды поймет молчание слов. Я вижу как вам досталось. И предположить боюсь куда делся ваш… третий.
Иллари посмотрел на него со смертельной тоской и язвительно ответил:
— Его освободили раньше срока за очень хорошее поведение, — хотя гримаса на лице была абсолютно лишена юмора.
Грянул звук, заколебал воздух ставший вдруг непомерным. Резко развернув их к окну как к некому пределу. Замешательство трех ни в чем не повинных друг перед другом людей совпало с первым движением звонаря перебирающего в своих руках связку концов на языках колокольных тяг. Кисть руки заработала ловко и с настроением. Оживляя красивый звук, как удары сердца заставляют жить человека. Колокольный звон трансформировался, превалируя и донося особый смысл.
Вороватые посверки во впалых глазах Николы исполнились некой тревоги. Он мотнул головой, повысил голос и заговорил очень быстро и громко, при этом заискивающе и одновременно подобострастно:
— Ах, незадача то какая. Думал позже прибудет… Как в праздник такой богослужение и крестный ход пропустить. Крестом рассекающим прошу, уступите место возле вашего окна. — Никола в самых быстрых жестах обрисовал картину случившегося. — Стена здания ломается. Из своего мне и десятой доли не увидеть что перед вашим окном происходить будет. Поэтому и кладку меж камерами заново разобрал. Обиды не чините. Дайте шествие посмотреть, на чудо подивиться, — взмолился Фрак. Неухоженная щетка усов грязной пеной налезала на огрубелую мякоть верхней губы, чудовищно старя Николу Бланшета. Он собирался еще что-то сказать, когда Иллари просто поднялся, взобравшись на скамью, и подал ему знак занять свободное место возле себя. Раны саднили, но боль забылась как только Иллари посмотрел в окно.
В тени каменной ограды теснились прихожане, захлестнув кипением голов все улочки и дворы вокруг площади. Люди толклись у ворот сдерживаемые живой цепью солдат. Стремясь держать толпу в повиновении оцепление не допускало к темнице никого. В домотканой одежде, в платках и картузах, возбужденные и с избытком переполненные энергией они запанибрата наступали на ноги и пихались локтями, растрачивая достаточный резерв злорадства. Не теряя то удовольствие азарта насолить ближнему и не скупясь на однообразное количество повторяемых тычков, которые скрашивают любое ожидание.
Пытаясь перекрыть гвалт и глуповато моргая мужичек, с хитрым лисьим выражением на лице с поспешной ловкостью, совал охраннику какую-то свернутую денежку. Он пытался задобрить стражей и выхлопотать не толкучее место получше и пообзорней. Охрана купюру игнорировала. Мужик горевал. Но и он в конце концов понял, что слова «Не положено» и выполнение приказа «Отойти!» обойдется дешевле чем неповиновение этой простой команде.
Колыхание вдоль улицы мятых подолов и стук топчущихся запыленных ботинок сливались в серое единообразие. Линялые кепки и сбившиеся платки, барышни и барыги, суровые и чрезмерно румяные, обновленные и перворожденные, попрошайки с зеваками и пилигримы в трауре пребывающие. Вперемешку, в сутолоку. Как в тостере под палящим солнцем опекали друг друга и тихо, под неусыпными взглядами цыкающей стражи, негодовали маясь ожиданием крестного хода.
Узникам, по странной привилегии, достались лучшие места в сырой тени подземного жилища. Охраняющие тюремный блок солдаты не давали прихожанам стоять напротив режимного объекта и заслонять обзор.
Не попустительствовали даже вездесущей детворе, запрещая тем взбираться на деревья и пологие крыши.
Разноголосый звон нарастал перекрывая густой гомон толпы. Лимонно-медовые колокола будто раскалились на солнце, переплавляя в себе кипучий всеобъемлющий звук. От чего их звон казался еще более тугим, всеохватным и даже рельефным. Нагуливающим празднество высокоторжественного дня.