Достигнув стены храма соперники одиноко прижались к ней, желая без обмана, одновременно начать восхождение и видеть друг-друга в этот момент. На их поблескивающих от льющейся воды лицах была написана суровая решимость. Больше не здерживаемые никакими прилюдиями юноши стали карабкаться по аквамаринам каменных рифов. Пальцы искали изъяны в кладке, толкали тело вверх сквозь всплески срывающихся с карнизов струй. Проворство и цепкость молодости позволяли двигаться навстречу широкой сверкающей секире воды. Две встречные вертикали карали их нестабильностью и возможность упасть становилась неотвратимой, но они и не думали распускать нюни. Наоборот, они испытывали ликование от которого захватывало дух. Их юный пытливый ум искал путь и находил его, а гнетущая сень исповедников, мучеников и святых наблюдала за ними с полнорослых изразцовых изображений. В ушах гудело от грохота грома и растрепно сверкали молнии. Прибитые к небу тучи казались куда надежнее нависающих скользких лепнин. Напрягая все сухожилия, мышцы ног и спины Валерий забросил ногу, цепляясь за стык кровельного железа, и взобрался на парапет. Лимонная позолота казалась лакированым барабаном о который расшибались миллионы ослепших, обпившихся воды насекомых. Когда Валерка встал и попробовал отойти от края, ветер набросился на него, налетая тяжелыми порывами. Капли били в лицо как град. Казалось дождевые вихри кругом оплетались вокруг купола. Он заслонил рукой подветренный висок и осмотрелся с тайным радостным мучением обрадовавшись тому, что Астрела нигде не было видно.
Если он упал, то это совпадало с его самооценкой.
Этот неудачник остался вне победного пространства. Пламенный, светлый, всеподчиняющий купол непреоборимо венчал его честолюбивые усилия. Дождь подпрыгивал и его было так много, что казалось будто вода шерстясь вставала дыбом. Багрово-красный цвет кладки бросал вызов торжественной и громогласной белизне золоченого купола. Дождь умерил яркость красок, но потребовавший короткого разбега победный прыжок вознес Валерку Самородова на вершину мира. Ему мерещилось что расталкивая дождь он летит над землей.
Пройдя по узкой закраине, еще на кураже он спустился вниз по пожарной лестнице. Верхушка купола вновь терялась далеко в небе.
Эмили была большой девочкой и все прекрасно понимала. Когда извалявшийся и сильно хромающий Астрел вернулся в беседку опустошенный и удивленно тихий, она почти никак это не восприняла.
— Сорвался, — честно признался юноща, а в глазах промелькнуло что-то мучительное, от чего бороздки дождевых потеков совсем напомнили слезы. Эмили достала носовой платок и обтерла ему лицо. И теперь, исхитряясь побороть подступающую тревогу, попросила того, кто должен был остаться другом:
— Останься. Не уходи.
Астрел сделал вид что понял ровно столько, сколько она сказала. Будто она не просила у него защиты и сразу ответил:
— Я побуду рядом сколько ты захочешь.
По крыше беседки попрежнему колотил дождь и тянуло холодом. Эмили даже вздрогнула, когда из сизой, стегающей дождем темноты как сквозь занавес прорвался горячий, разомлевший Валерка. Хватка и воля, так нравившиеся ей в Валере, теперь вспугивали в ней большую бархатистую бабочку запрятанную глубоко в груди и ждущую достойного и сильного как ветер, на которого можно опереться и не боясь разбиться о небо… взлететь.
Утерев лицо и возбужденно откинув липкие волосы со лба он весь был как на ладони, ожидая заслуженной награды, зарание лишив тайны все, чему мог придать совсем другой смысл один его верный поступок.
Все подсказки читались на ее лице как в раскрытой книге и Валера поступил нежнее и тоньше, каснувшись ее чуть поджатых губ своими мокрыми посиневшими губами. Рот Эмили ответил ему робко и возможно чуть покорней, чем следовало. Валера взял паузу и многозначительно повел бровью в сторону Астрела, который отвернувшись в струящуюся захлебывающую морось брел кругами Дантова ада.
Словно прощаясь с чем-то одним и начиная с чего-то другого Эмили собралась с силами и попросила не живо, с трелью в голосе, а несколько отчужденно:
— Ты собирался идти куда-то, неправда ли, Астрел. Теперь можешь… если хочешь конечно, — торопливо сболтнула она в конце.
Сердце девушки сладко замирало, не соотносясь и не совладая с неким внешним ходом вещей. Внутренний восход поднимающийся снизу живота тепло грел ее, открывая нечто совершенно новое и оправданно выстраданное всеми ее предыдущими запретами.