Золотые украшения покрывали ее от макушки до пят, демонстрируя щедрость того, кто имел счастье обладать этой женщиной. Золото сияло и переливалось вместе с драгоценными камнями на ее лбу, шее, запястьях, подчеркивая ее ценность. На груди расшитой золотой нитью черной шелковой кандуры висели инкрустированные сверкающими камнями ожерелья и даже на опоясанном вокруг тонкой талии ярко-алом атласном поясе были нашиты золотые бляшки.
— Саид Мухаммад, — раздался ее чуть хриплый голос. — Рада знакомству…
Она слегка кивнула, внимательно изучая его лицо и фигуру. Мухаммад почувствовал, что у него пересохло в горле.
— Я тоже, Саида, — наконец произнес он изменившимся голосом, пытаясь кивнуть.
— Сафия, — она подала ему руку с унизанными кольцами и цепочками тонкими пальцами. — Вы говорите на сурьяни?
— Да, ведь я, как и вы, из Алеппо, — ответил Мухаммад на северо-сирийском диалекте, взглянув на Джамала.
Тот уже увлекся беседой с Пресненским и Омаром.
— Саида Сафия, клянусь именем Пророка, Аллах создал вас в числе самых прекрасных своих творений, — восхищенно кивал ей Халед. — Ваш супруг не даром столь щедр к вам, восхваляя вашу красоту, благородство и бесконечные достоинства…
— Я не замужем, — спокойно отвечала она, склонив голову.
— Она — моя палочка-выручалочка! — глядя на Сафию, заметил Пресненский. — Консультирует меня и мое руководство по всем вопросам, связанным с арабской культурой, этикетом и традициями! Бесценная помощница!
— И крайне привлекательная! — вторил ему Халед, ничуть не стесняясь Джамала.
— Ты обещала станцевать для нас этим вечером, помнишь? — напомнил Сафие замминистра. — Джамал, ты ведь не станешь возражать? Так твоя дочь очарует всех принцев и шейхов в этом клубе и сможет спокойно выбирать себе мужа!
И он вновь громко рассмеялся. Джамал безмолвно кивнул посмотревшей на него дочери и та, плавно поднявшись с места, устремилась к сцене, увлекаемая Пресненским.
Вскоре заиграла чувственная мелодия и прежний мужской бархатный голос запел о далекой звезде, о безумной любви и сладком наваждении, без которого жизнь подобна песку в пустыне. Омар наблюдал за тем, как Сафия в сопровождении танцовщиц вышла на середину сцены. Он смотрел, как она двигалась в такт рваному ритму — то плавно покачивая бедрами и головой, то резко поворачиваясь вокруг себя, притопывая и поводя плечами. Золото на ней сияло, камни искрились, как и ее устремленные на Мухаммада глаза в обрамлении черной подводки.
Зрители замерли на своих местах, наблюдая за ее страстным и в то же время сдержанным танцем. Как мужчины, так и женщины, смотрели на Сафию, а она смотрела только на одного человека во всей зале. Её взгляд красноречивее слов сообщал тому, на кого она смотрела, об её интересе.
В какой-то момент Мухаммад поднялся с места и, не сводя взгляда со сцены, направился к ней. Омар последовал за другом. Вскоре они уже стояли среди других подошедших к сцене мужчин, наблюдая за причудливым танцем сирийки. Омару она показалась очень изящной и утонченной. Ее внимание к Мухаммаду было очевидно, но не навязчиво. И Омар любовался ею вместе со всеми, чувствуя нечто похожее на гордость за друга.
Он бы еще долго мог простоять вблизи сцены рядом с Мухаммадом в собравшейся вокруг них толпе, если бы не почувствовал позади себя странное движение. В следующий миг его ухо обожгло горячечное дыхание:
— Привет, малыш! — выдохнул ему в шею чей-то низкий и показавшийся отдаленно знакомым голос.
Омар повернул голову и обомлел: прямо за ним, совсем близко, почти касаясь его сзади, стоял Тарик. Он изменился за те годы, что они не встречались. Но пристальные, исступленно глядевшие глаза остались прежними, как и ухмылка тонкогубого рта.
— А ты повзрослел, — улыбнулся ему Тарик, заговорщически поведя бровью. — Кое-кто очень близкий тебе желает взглянуть на своего Омара… Он попросил меня проводить тебя к нему…
Омара мгновенно бросило в жар. Сердце гулко заколотилось в груди от сильнейшего волнения. Дыхание перехватило. Он открыл рот, чтобы говорить, но слова как назло застряли где-то посреди горла, а язык отказывался повиноваться. Безмолвно глядя на Тарика, Омар стоял с приоткрытым ртом, пытаясь хотя бы вдохнуть спертый влажный воздух, когда почувствовал, что в левый бок его уперлось что-то холодное и твердое.
«Пушка!!!» — сверкнуло в голове Омара.
— Не вздумай делать глупости, малыш, — доверительно прошептал ему Тарик. — Иначе может случиться что-нибудь нехорошее, чего не хотим ни ты, ни я… Следуй за мной, — тут же приказал он, схватив Омара чуть выше локтя и потянув прочь из толпы.
На негнущихся ногах Омар пятился, отдаляясь от не заметившего этого Мухаммада. Все произошло почти мгновенно. Тут же на его место встали другие желающие увидеть поближе танцующую Сафию. В то время как самого Омара уводили в сторону ведущей на верх лестницы, что была в холле сразу за длинной, облицованной мраморными плитами, барной стойкой.
У лестницы их дожидались двое подручных Тарика, которых Омар видел впервые. Они же, как ему показалось, были о нем наслышаны, потому что при его появлении тут же принялись глумливо улыбаться. Времени, однако, никто из них не терял. Они тоже были вооружены и, схватив его, больно скрутили руки у него за спиной. Омар шипел и корчился от боли. Хотелось закричать, что есть мочи «На помощь!», но Тарик успел бы застрелить его и скрыться в поднявшейся за этим суматохе. А потому переживавший шоковое состояние Омар интуитивно решил продлить агонию сколько возможно и шел, то и дело спотыкаясь, по ступенькам в мансардный этаж, сопровождаемый Тариком и его головорезами.
Их путь был недолгим. Поднявшись по лестнице, они прошли по освещенному точечными светильниками коридору и остановились напротив двери, что находилась в самом конце. Тарик отрывисто постучал особым стуком.
— Входите! — раздалось из-за двери.
Омара буквально втолкнули во внезапно открывшуюся дверь, которую вскоре захлопнули. Последнее, что он успел услышать из вне, были звуки знаменитой песни «Весь мир — толпа», утопавшие в гомоне, улюлюканье и аплодисментах гостей.
Комната была просторной и хорошо освещенной. Все в арабском стиле — обилие подушек, ковры на полу и непременные арабески, покрывавшие стены. В глубине, на расшитых парчой подушках-валиках, полулежал тот, кого Омар ожидал здесь увидеть — его бывший покровитель, шейх Абдулла ибн Муктади аль-Тани. Он показался Омару постаревшим и обрюзгшим. Тем противнее было вспоминать годы, вынужденно проведенные под его опекой.
По бокам от шейха Абдуллы стояли личные охранники, державшие на поводках двух крупных остроухих доберманов в кованых ошейниках, которые сразу насторожились при появлении Омара и устремили на него начавшие наливаться кровью от едва сдерживаемой агрессии глаза-бусины.
Сам шейх тоже пристально изучал стоявшего посреди комнаты со скрученными за спиной руками Омара. Поглядев на него, Абдулла покачал головой и прищелкнул языком:
— Какой красавец! Тарик, ты посмотри в кого превратился наш малыш Омар?! Как возмужа-а-ал! Как расцвел мой нежный цветок! Вот, что значит великая красота! Она лишь хорошеет с годами! Как поживаешь, сладость моя? — обратился он наконец к Омару.