И не дав Гере ничего сказать, я сбрасываю звонок.
— Бессовестный! Зачем смутил нашу Таню? Она и так не от мира сего!
Демид, усевшийся в кресло, мурлыкает:
— Не могу устоять, у нее так мордочка покраснела, а ведь я даже не успел ей комплимент отвесить.
Чуть не заржала. Демидовские комплименты — это отдельный вид искусства. Один раз выслушаешь, и как будто тебя поимели.
— Ладно, открывай рот, Дон Жуан, — натягиваю я маску.
Спустя тридцать минут, вставив Артемьеву капу с фторолаком, в основном, чтоб его заткнуть, ибо у меня от хохота уже руки трясутся, я выползаю из кабинета, отдать запись на ресепшн, чтобы все внесли в систему, и вижу, что Таня шарится по полу.
— Чего ты?
— Ой, Яна Михайловна! У макета зуб открутился…
Бедный Йорик. Так мы звали черепушку — наглядный материал. У него зубы навинчивающиеся, и каждый раз, когда приводят ребенка, мы потом эти зубы по всей приемной собираем.
Крякнув от неприятных ощущений в ушибленной заднице, я принимаю неблагородную позу страуса и пытаюсь разглядеть беглеца.
Ни хрена не вижу. Зато чувствую холодок сквозняка из открывшейся входной двери.
— А тут ничего так, миленько! Красиво даже!
Ну разумеется! Когда ж еще прийти Бергману, как не когда я стою раком!
В целом, в мешковатой бледно-зеленой робе, шапочке и маске на всю мордень я должна выглядеть ничуть не хуже своего вчерашнего маскарада. Может, он меня даже не узнает.
Выпрямляюсь и опять ловлю взгляд на своей заднице. В этот раз не удивленный, а вполне заинтересованный.
— Мне нужно оставить для Левиной, — он кладет перчатки на стойку, все еще пялясь туда, где недавно натягивалась ткань. Кобель.
Я уже хочу вернуться в кабинет, как меня сдает дурная Таня.
— Так вот же, Яна Михайловна, — она выныривает из-под стола и тычет в меня пальцем.
И в кого она у нас такая тупенькая?
Лицо Германа меняется. Он прищуривается на меня, словно подозревает, будто в позе "зю" я стояла с момента его звонка и в ожидании его появления. Так сказать, чтобы красануться по полной.
Но он не успевает ничего сказать, потому что Артемьеву надоедает сидеть с капой, и он стучит по подлокотнику и издает дикое мычание.
Метнувшись к нему, я вытаскиваю штуковину, а он строит мне рожу и стискивает в объятьях.
— Это что такое? — заглядывает наглая Бергманская рожа в кабинет, куда его не приглашали.
Демидов и отвечает:
— Янка не любит, когда я слишком рано достаю изо рта. Потом много приходится сплевывать.
Занавес.
Глава 5. На грани разоблачения
— И чего ты ржешь, как молодая кобылица?
— Плакать мне, что ли? — гогочет в трубку Алка. — Вот скажи, зачем ты продолжаешь этот спектакль? Уже же можно прекратить…
— Не знаю, — признаюсь я. — Бесит меня Герман. Он ведется на эту хрень, и меня надирает продолжать.
— Не думаешь, что, когда до него дойдет, что ты его стебешь, он ответит тебе симметрично?
— Ну он уже взрослый мужик…
— Ага, а ведет себя как второклассник, только что за косички не дергает, — хихикает стервоза, по ошибке являющаяся моей лучшей подругой.
— Сдается мне, портфелем по голове он меня треснуть не прочь, — вынуждена признать я.
— Ну и чего? Артемьев сразил Геру на повал?
— Устоял родимый, но я думала, он спалит меня своим взглядом до угольков. Тоже мне, полиция нравов! Я у мамки спросила, как так вышло, что она мне такого подсунула. Прикинь, она честно ответила, что ее как женщину бесит, что Гера с молоденькими крутит и наслаждается холостяковской жизнью.
— К тебе она пристает по этой же причине? Ей не нравится, что ты жизни радуешься без чужих носков и крошек на диване?
— Внуков хочет, — вздыхаю я тяжело. — Мама так-то согласна и на внебрачных, но она ж не знает, что я в активном поиске пятидесяти процентов генофонда…
— Точнее, она не знает, что ты предпочитаешь активные тренировки, — язвит подруженька.
— Что поделать? Пока пеленки меня не вдохновляют. Знаю-знаю: забеременею, гормоны скакнут и какашки станут желанным явлением, но пока-то я нормальный человек!
— Ты это, не увиливай. Чего Гера-то? Неужто не нашел, что сказать?
— Нашел. Как не найти? — вспоминаю я. — Ой, ты не представляешь, что я ему ляпнула…
— Зачем же сплевывать, — язвит Герман, рассчитывая меня смутить. — Надо глотать, когда он достает!
Но мы, из Меда, как бы не стеснительные. И я выдаю очередную ахинею раньше, чем успеваю подумать:
— Мне нельзя. Я — веган.