Кошелевич сделал неопределенный жест, словно говоря: «Я умываю руки». Степак вышел вперед, остановился перед трибуной и, порывшись еще минуту в своих бумажках (Кошелевич демонстративно закатил глаза), приступил к речи.
— Уважаемая комиссия, — начал он как-то совсем не по-военному, — как вам известно, третий параграф восьмой статьи Устава нашей Торговой Компании гласит о том, что все члены общества, действующие в иных мирах, должны прилагать максимум усилий для сбора любой, я подчеркиваю —любой информациии налаживания связей с представителями как известных, так и не известных нам миров.
Кошелевич заерзал на своем месте.
— Это не значит, — вклинился он, — что все могут не подчиняться приказам и не выполнять…
— Моим личным указанием Алексею Мызину было сделать все возможное для обеспечения Торговой Компании материалами для создания сканеров определения Проходимцев…
Я вслед за Кошелевичем заерзал на месте. Врет, ой врет дорогой Степак Андрей Иванович! И ничего такого он мне не говорил… Только глупым поступком с моей стороны было бы сейчас, когда дражайший куратор выгораживал меня, разоблачать эту ложь.
— Как вы знаете… — Степак театрально запнулся и преувеличенно внимательно заглянул в бумаги (в зале раздались сдержанные смешки), — Арсен Павлович, — Степак чуть поклонился в сторону Кошелевича, — у нас острый дефицит этих приборов, как, впрочем, и у российской стороны.
На этот раз поклонился спортивно-пиджачный Секретарь комиссии: мол, российская сторона подтверждает…
Мне начинало казаться, что все происходящее — хорошо отрепетированный фарс. Причем отрепетированный явно не Кошелевичем, который совсем упустил бразды правления ситуацией из своих коротеньких ручек. Для чего это? Или кто-то сверху решил его сместить?
— Случайно оказавшись на Псевдо-Гее — а вы знаете, что от этого не застрахован никто, — Алексей Мызин с риском для жизни вывел оттуда транспорт на саму Гею, завязал после знакомство с небезызвестным Станиславом Вержбицким и даже — с представителем Братства контрабандистов…
— Вот уж не удивлен! — съязвил Кошелевич.
— После чего Мызин проник в центральный мегаполис Шебека, чего не добился еще ни один из сотрудников нашей корпорации, — продолжил Степак. — Мало того: он завел знакомство с государственным деятелем неизвестного нам мира под названием «Новый Свет» и также умудрился пробраться в закрывающийся мир Пиона, откуда вывез нечто очень ценное, что обеспечит нашей Компании миллионы, а в дальнейшем, если мы начнем производить продукт и экспортировать его, и миллиарды долларов прибыли!
Улица горела, исходя чадным пламенем. Я прыгал взглядом по пылающей технике, по дергающимся тушам крабопауков, по черным провалам окон… Мани нигде не было видно, и я понимал, что выбраться она из этого огненного месива никак не могла. Более того, я знал, что сейчас автопоезд отъезжает от завала с той, другой стороны, и я, если потороплюсь, могу еще нагнать его, хотя бы выбраться на гребень завала, крикнуть оттуда, чтобы Данилыч остановил «Сканию», подождал меня…
Обожженными руками цепляясь за бронированную «ходулю» боевого робота, я поднялся, рыча от напряжения и внутренней боли. Сделал шаг, другой…
Низкий вибрирующий гул навалился, придавил улицу сверху, заставляя меня пригнуться. Пламя от костра на моем пути вильнуло в сторону, опало… и из него вышла пылающая гивера. Шерсть на ней трещала, сгорая. Вместо глаз на обуглившейся морде зияли два пустых провала. Гивера молча шла ко мне, оставляя за собой след из дымящейся, осыпающейся плоти, сверкнули голубым обнаженные зубы…
Я задыхался, глядя на нее, панически соображал, где мне достать воды или чем накрыть гиверу, чтобы погасить пожиравшее ее пламя…
В это время над улицей возникло тускло отблескивающее брюхо огромного летающего аппарата. Чечевицеобразная выпуклость на этом металлическом чреве раскрылась, выпуская из себя черную капсулу бактериологической бомбы…
— Лешка, Лешка! Проснись! — Рука настойчиво теребила меня за плечо, вырывая из клубов фиолетового тумана. — Давай, ты же мокрый весь!
Я с трудом разлепил глаза, потряс головой, пытаясь ухватиться за реальность, оторвать липкие нити горячечного сна…
Сестра стояла надо мной, согнувшись, приблизив вплотную слабо освещенное лицо. В больших уставших глазах — тревога.
За меня, между прочим.
— Что, — я положил руку на ее пальцы, все еще сжимавшие мое плечо, — Люсь, я снова кричал?
Она покивала. Провела мягкой ладонью по моему лбу.