Лицо сержанта Бригинца — узкое, с высоким лбом, заостренным подбородком и прямым, не рыскающим по сторонам взглядом, — это открытое, спокойное лицо Ивину понравилось.
— Который год служите? — поинтересовался он.
— Второй, товарищ капитан.
— В отпуске были?
— Нет. Да теперь и не съездишь. После такого чепе.
— Как же оно случилось?
Бригинец вздохнул и стал рассказывать. Не торопясь, обстоятельно, словно держал в руках экзаменационный билет. По рассказу сержанта Ивин представил дело так. Перед самым выходом на учение разразилась гроза. Земля намокла. Когда взвод разворачивался для отражения контратаки, Ващенко вырвался немного вперед. В этот момент Сутормин поскользнулся и, падая, дернул за спусковой крючок автомата. Раздался выстрел.
— Кто-нибудь еще в то время вел огонь?
— Нет.
— Почему?
— Мы совершали маневр на новый рубеж открытия огня.
— Меры безопасности были приняты?
— А как же, мы поставили оружие на предохранитель.
— Выходит, автомат Сутормина на предохранителе не был?
— Наверное…
— А вы, как командир, сделали солдатам напоминание?
— Да, я подал команду.
— И все ее выполнили?
— В темноте не видно было. Но обязаны были все. Перед выходом мы изучали инструкцию по мерам безопасности. Каждый должен был знать ее!
— Сутормин знал?
— Да.
— Почему же он не выполнил требование инструкции?
— Не знаю, — растерянно ответил Бригинец. Но видя, что такой ответ не удовлетворил следователя, добавил: — Характер у Сутормина такой… Как бы вам сказать?..
— Упрямый, наперекор всем? — подсказал Ивин.
— Не совсем так. Сутормин какой-то неорганизованный, невнимательный, неспокойный. В нем еще много мальчишеской беспечности.
— Следовательно, выстрел — результат преступной небрежности Сутормина. Так?
— Выходит, так, — после паузы согласился Бригинец.
— А не было ли здесь умысла?
— Что вы, товарищ капитан? — Бригинец удивился. — С какой целью?
— С целью мести, например.
Бригинец оторопел. Вопросы следователя, быстрые и конкретные, держали его в изнуряющем напряжении. Яков сидел, как изваяние, под пристальным, проникающим в самую душу взглядом молодого, но дотошного следователя. Уже один факт, что между ними велась не обычная беседа офицера с сержантом, а допрос, заставлял Якова почувствовать огромную ответственность за каждое произнесенное им слово. Если сначала сержант отвечал следователю с уравновешенной обстоятельностью, хотя и не был вполне спокоен, то с последним вопросом самообладание изменило ему. Сколько ни раздумывал он о происшествии, у него ни разу не возникало подозрения, что Сутормин мог умышленно стрелять в Ващенко. Но теперь, после того как своим рассказом он подвел следователя к выводу о преступной небрежности Сутормина, он заколебался.
Видя растерянность Бригинца, Ивин задал наводящий вопрос:
— Вспомните, не было ли между ними каких-нибудь стычек, ссор?
И Бригинец вспомнил. Да, были. Однажды в отделении обсуждали поведение Сутормина. Он отказался выполнить приказание младшего сержанта Карапетяна. И Ващенко, этот честный, прямой парень, первым осудил своего товарища. Да и потом нередко одергивал Сутормина, если тот забывался. Сутормину это не нравилось, он обижался на Ващенко, но быстро отходил. А незадолго до тактического учения с боевой стрельбой они опять повздорили. Случилось это так. В субботу Сутормин и Ващенко патрулировали в селе. («Это за рекой. Вы, наверное, проходили, когда к нам ехали», — сказал Бригинец. Ивин кивнул.) Там Сутормин потянул Ващенко в чайную. Ващенко отказался и стал отговаривать товарища. Тот не послушался. «Все равно, Сенька, жизнь поцарапана. Разжаловать меня уже некуда», — заявил Сутормин: на него иногда находила этакая ухарская бесшабашность. Разумеется, в чайную он пошел не за тем, чтобы попить чаю.
Ващенко не скрыл проступка Сутормина, между товарищами произошла очередная размолвка, и довольно острая.
— Какого числа это было? Примерно, — спросил Ивин.
— Числа восьмого-девятого, — подумав, ответил Бригинец.
— А учения состоялись шестнадцатого?
— Да.
— Скажите, в этот отрезок времени вы не замечали каких-либо угроз со стороны Сутормина в адрес Ващенко?
— Нет, не замечал. — Ответ прозвучал не слишком твердо.
У Ивина возникло предположение, что дело, которое он расследует, гораздо сложнее, чем представлялось ему вначале. Он вдруг ощутил в себе волнующую напряженность, предваряющую важное открытие, хотя всегда в таких случаях старался быть рассудительным и объективным. Не в силах сразу подавить в себе возникшее чувство, даже боясь, как бы желаемое не оказалось фикцией, Ивин многозначительно сказал Бригинцу: