Распоряжение командира отделения Сутормин внешне принял невозмутимо:
— Воевать — так воевать. Пиши на кухню. Ребята, кто одолжит большую ложку? На передовую посылают.
Батальонный пункт хозяйственного довольствия разместился в глубине леса, на пригретой солнцем полянке. Здесь стояли две автомашины — одна с продуктами, другая с разным хозяйственным скарбом. Над походной кухней в голубое небо тянулся белый дым. На хлопотавшем у кухни поваре поверх ватника была надета белая курточка. И березы вокруг поляны тоже словно понадевали белые передники. От всей этой пронизанной солнцем белой ряби и влажной теплоты воздуха на душе у Сутормина сделалось светло, и обида на сержанта за то, что он послал его на кухню, улетучилась. В приливе бесшабашного озорства Сутормин подошел к повару строевым шагом и, подражая ярому служаке, рявкнул:
— Прибыл в ваше распоряжение. Что прикажете делать?
— Картошку чистить, — засмеялся повар и кивнул головой в сторону костра: — Двигай вон туда.
Сутормин направился к костру.
— Привет, орлы! — бодро произнес он. — Принимайте пополнение.
Солдаты молча потеснились, Григорий присел на полено, посмотрел на гору картофеля, выбрал клубень покрупнее и подкинул в воздух нож.
— Воевать — так воевать…
— Ну ты, осторожнее, не в цирке, — буркнул один из солдат.
Остальные смолчали: лень было — костер и солнце делали свое дело, поэтому работали хлопцы, как поденщики — между перекурами. Григорий тоже принялся за работу. Пригретый огнем, он почувствовал блаженную расслабленность и даже подумал, что совсем неплохо сделал сержант, послав его сюда.
Минут через пятнадцать, когда интерес к картошке у Григория стал спадать, подошел старшина, заглянул в бак, куда бросали очищенный картофель, и предупредил:
— Вот что, лодыри: будете так работать — залью костер. Нежатся тут!
Сидевший рядом с Суторминым паренек тихо заметил:
— Правда, ребята там стараются, а мы…
Словно какое-то прозрение нашло на Сутормина от этой незатейливой фразы. «Там стараются, а здесь — лодыри. Значит, меня сюда как лодыря… Специально, чтобы отделение не подводил. Только про это и долдонят. А до меня им дела нет. Ну, ладно!..» Григорий вмиг забыл, что говорили ему в глаза товарищи после дурацкого препирательства с Карапетяном, забыл, что очень долго не спал тогда, осмысливая случившееся: свои же ребята и так отхлестали! Сперва он мысленно грозился объявить всему отделению бойкот, но позже понял: ребята без него обойдутся, а он без них?.. Да, в ту ночь он почти не спал. А зря! Теперь ясно, что зря…
Задохнувшись от внезапной обиды, Григорий воткнул в картошку нож и демонстративно стал закуривать.
— Ты чего? — удивился старательный в работе сосед Григория.
— А ничего. Курить хочу, — вызывающе огрызнулся Сутормин.
И тут случилось неожиданное: солдаты напустились на него. Те самые, что чистили картошку тоже словно из-под палки.
— Брось папиросу. Прохлаждаться сюда пришел? — угрожающе произнес угрюмый крепыш, сидевший напротив.
— Все вкалывают, а он сачковать!
— А котелок небось первым подставишь: налей, повар, побольше.
Григорий залился краской.
— Да вы что, ребята? Я просто так, пару затяжек, чтоб не саднило. А вы уже… — конфузливо пробормотал он, растоптал каблуком папиросу и стал с ожесточением счищать с картофеля кожуру.
После обеда Бригинец поинтересовался работой своего подчиненного. Старшина, не знавший про конфликт Сутормина с рабочими по кухне, сказал, что претензий к нему не имеет. «В другой раз можете опять присылать», — добавил старшина весело. Бригинец был доволен. Он решил, что наступил подходящий момент сделать следующий шаг. На другой день, когда Сутормин сменился с наряда, Бригинец «за добросовестную работу на кухне, которая содействовала батальону выполнить задачу», перед строем отделения снял с солдата одно из ранее наложенных взысканий.
Григорий воспринял поощрение с молчаливым удивлением. Однако по его чрезмерной взвинченности, по его оживленной безобидной болтовне и шуткам, которые вдруг хлынули из него, как вода сквозь треснувший лед, Бригинец понял, что цели своей достиг. Иначе бы вряд ли Сутормин стал восторгаться звонким весенним днем.
3
Перебрав все это в памяти, Яков наконец начал писать свою будущую речь:
«Товарищи! Главный рычаг воспитательной работы — индивидуальный подход».