Лида, занятая штопкой детских носков, поднимает голову и взглядывает на Владимира. Он лежит на кровати и читает Чехова. Он любит Чехова, Лида знает. И она не раз шутя обещала отшлепать его, если он не перестанет во время чтения взрываться смехом и толкать ее в бок (Лида обычно тоже лежит с книжкой), мешать своими восклицаниями: «Вот здорово, ты только послушай, Лидусь!» Ах, если бы он сейчас засмеялся и сказал свое обычное: «Ты только послушай, Лидусь!» Если бы посмотрел на нее весело и нежно… Но у него какое-то отчужденное, непроницаемое лицо. Он читает, видно, что-то вовсе не смешное. Лида не выдерживает:
— Володя!
Но оклик жены до Владимира не доходит. Его мысли слишком далеки от нее. Они поглощены тем, что творится в его душе. Новая встреча с Мариной на вечере у Торгонских в день ее рождения, а затем долгие тихие беседы о военных годах вновь сблизили их и выбили Владимира из привычного ритма жизни. Что это? Возрождающаяся любовь? Или только ее призрак, вызванный встречей с женщиной, некогда дорогой ему, и воспоминаниями, необыкновенно яркими и волнующими?
Владимир решил: нужно испытать себя временем. Проверка временем тем более была ему необходима, что он, думая, помимо воли, о Марине, ощущал вину перед Лидой. Это ощущение вины сделалось неизменной частью его состояния последних дней. Владимиру трудно стало держаться с женой как прежде. Но, не умея быть неискренним, он боялся причинить Лиде боль какой-нибудь бестактностью, вызванной его внутренней раздвоенностью. Чтобы избежать этого, он загружал себя работой даже дома, а если дел не было, брался за книгу. Чаще всего читал Чехова, его юмористические рассказы.
И вот снова откуда-то издалека донесся тревожно-призывный оклик:
— Володя!
Он вздрогнул. Быстро повернул голову на подушке и встретился с Лидией взглядом. И боль, и недоумение увидел в нем Владимир. В груди у него словно что-то перевернулось. Еще мгновение — и он сорвется с кровати, схватит хрупкое, девичье тело жены и прижмет к себе. Еще мгновение… Но в это самое мгновение Лида с укором говорит:
— Володя, почему ты такой?
Постным голосом он оправдывается:
— Какой всегда: видишь — читаю…
Лида вздохнула и принялась за штопку. И все в маленьком домике Хабаровых внешне осталось как прежде.
Через два дня Лида с детьми переехала в город. У Владимира это была первая разлука с семьей, о которой он не сожалел.
XII. ПО БОЛЬШОМУ СЧЕТУ
1
Была у Ивана Прохоровича Шляхтина одна страсть, которая до поры до времени сидела в нем за семью печатями и прорывалась наружу обычно осенью, — охота. В не занятые службой воскресенья Иван Прохорович отключался от хлопотных полковых дел и покидал город. С нынешней осени Иван Прохорович начал брать с собою сына — пусть привыкает подолгу ходить пешком и закаляется. Была тут и другая цель: мальчику пошел четырнадцатый год, и отец опасался, как бы влияние улицы не перевесило отцовское. Совместные же выезды на охоту сближали их.
Отправились отец и сын Шляхтины на охоту и в первую ноябрьскую субботу. Домой они вернулись в воскресенье, уже в сумерках, притомленные, но очень довольные: им удалось убить зайца, и Алеша, длинный и тонкий, как шомпол, прямо с порога крикнул:
— Мама, принимай добычу и подавай на стол, мы с отцом голодны как волки.
Екатерина Филипповна нежно привлекла к себе сына:
— Ах вы мои охотнички…
— Ну, мама! — Алеша отстранился, он начинал уже стесняться материнской ласки, особенно на людях.
Екатерина Филипповна отпустила его, повернулась к мужу (Иван Прохорович снимал охотничью куртку) и спросила, приготовить ли ванну.
— Недурно бы, недурно. Как считаешь, Алексей?
— Я — за. — Алеша поднял руку.
Екатерина Филипповна велела мужчинам положить зайца в таз и отнести на кухню, а сама пошла в ванную. И уже оттуда сообщила:
— Да, Ваня, новость: министра сняли.
— Какого министра?
— Нашего.
— Что?! — Иван Прохорович рванул дверь в ванную. — Откуда знаешь?
— По радио передавали и в газете написано.
Иван Прохорович схватил «Красную звезду» и тут же в коридоре, стоя, залпом прочел постановление Пленума. Потом медленно прошел из передней в общую комнату и устало опустился в кресло.
— Ваня, по ковру — в сапогах, — упрекнула Екатерина Филипповна, войдя следом.
— Да, да… Сейчас сниму. — Иван Прохорович послушно встал, вышел в переднюю, молча переоделся в домашнее, вернулся в комнату и снова взял газету. Все, что он узнал из нее, никак не укладывалось в сознании. Министр. Маршал. Герой из героев…