Доклад делал секретарь партийного бюро полка майор Карасев. Говорил он полтора часа. Его доклад тоже не слишком отличался от прошлогоднего. С пространным общим вступлением и длинным перечнем достижений, в меру критичен и самокритичен, он, казалось, вычерчен был по лекалу и гладко отшлифован. Но когда увлекшийся оратор громогласно заявил, что коммунисты полка, горячо одобрив решение октябрьского Пленума ЦК, перестроили свою работу, по залу порхнул оживленный шумок. Полковник из Главного политуправления с удивлением поглядел на Карасева и что-то черкнул в своем блокноте. Однако секретарь партийного бюро ничего не заметил.
Когда он кончил говорить и, устало удовлетворенный, с видом тяжелоатлета, предвкушающего победу, но из скромности не высказывающего своих чувств преждевременно, выжидательно посмотрел на председательствующего подполковника Неустроева, тот поднялся из-за стола и спросил, есть ли у кого вопросы. Таковых не оказалось. Карасев взял папку с докладом и собрался уходить. И тогда полковник из Главного политуправления, все это время наблюдавший за притихшими коммунистами, резко повернулся к докладчику:
— Скажите, как вам удалось столь быстро перестроить работу в соответствии с решением Пленума?
Все, кто сидели в зале, словно придвинулись к сцене. Но Карасев не стушевался.
— Мы провели собрания, текст постановления ЦК вывесили в ленинских комнатах…[7] — отчеканил он бойко, с сознанием того, что исчерпывающе ответил на вопрос.
Полковник сказал Неустроеву: «У меня все», — и опять сделал в блокноте какие-то пометки.
После перерыва начались прения — без тягостной раскачки, как это иногда бывало. Поднялось сразу несколько рук, чувствовалось, что подготовка к собранию была тщательной. Неустроев называл фамилии, ораторы выходили к трибуне, извлекали из карманов бумажки и читали свои речи. Одни — громко, с пылом, другие — невыразительно, с запинками. Но по содержанию они очень походили одна на другую. Создавалось впечатление, что и отчетный доклад и выступления предназначались не для коммунистов части, собравшихся в поворотный момент в жизни армии, чтобы вдумчиво поговорить о своих делах, а для представителя Главного политического управления: глядите, мол, какие у нас достижения. Это раньше всех понял он сам и стали понимать многие из коммунистов. Петелин повернулся к сидевшему рядом Хабарову.
— Поразительно! К чему этот фарс? Где серьезный анализ дел? — возмущенно прошептал он. Хабаров мрачно подтвердил:
— Пыль в глаза пускаем.
— Для чего? Для кого?
— Для чего — не знаю, а для кого… — Хабаров, не договорив, кивнул на сцену.
— Неужели он не видит?
— Он, может, и видит — гляди, как нахмурился, — а вот все мы?..
— Я пойду выступлю, — решительно заявил Петелин.
— Я тоже собираюсь, — поддержал Хабаров.
Однако их опередил Неустроев. Он уловил настроение гостя из центра и догадался, в чем причина. У Неустроева возникло опасение, как бы в Москве не подумали, будто решения Пленума не внесли в жизнь полка никаких перемен. Неустроев застенчиво улыбнулся собранию («Извините, что мне самому себе пришлось предоставить слово») и, устало шаркая подошвами сапог, подошел к трибуне. Привалился грудью к ее краю, положил руки так, словно хотел трибуну поднять, и негромким задушевным голосом произнес:
— Товарищи! У нас, коммунистов, идущих в светлое завтра, есть компас, который никогда не позволит сбиться с пути. Этот компас — линия партии. Недавно состоялся Пленум Центрального Комитета. Этот Пленум, образно говоря, внес поправки на магнитное склонение стрелки компаса, которым бывший Министр обороны стал пренебрегать. Мы с вами живые свидетели этого. Уж будем откровенными до конца… — Неустроев сделал паузу, провел пальцами по лбу, точно вспомнил нечто очень важное и чуть было не упущенное: — Хочу немного отступить и сказать: наша партийная организация оказывала действенную помощь командиру в решении задач, стоящих перед полком. И командир, коммунист Шляхтин, в своей повседневной работе опирался на партийную организацию, видел в ней надежного помощника. Тем не менее недостатков немало и у нас. Все мы помним о чрезвычайном происшествии в первом батальоне… — Неустроев повернулся к полковнику из Главного политуправления и пояснил: — На ночном тактическом учении с боевой стрельбой один солдат ранил другого, — и снова в зал: — Мы не имеем права также закрывать глаза на случаи — правда, единичные — самовольных отлучек в хозяйственных подразделениях, на автодорожные происшествия, нет-нет да и случающиеся по вине водителей. Не изжиты неполадки в солдатской столовой…
7
После октябрьского Пленума 1957 г. комнатам политико-просветительной работы было возвращено прежнее наименование — ленинские комнаты.