Когда вышли за пределы городка, Петелин стал расспрашивать, как рота готовилась к занятию. Кавацук отвечал без желания, скупо. Подлаживаться под настроение Кавацука Павел не собирался и, будто ничего не замечая, продолжал выпытывать. Интересовало же его многое, и прежде всего — как командир роты опирается на партийную группу, на комсомольцев.
— Как все, — сказал Кавацук.
— А поконкретнее?
— Ясно, опираюсь… — Кавацук ушел от прямого ответа и, полуобернувшись, прикрикнул на солдат: — Разговорчики в строю!
Но в строю никто не разговаривал, и Павел разгадал нехитрую уловку своего собеседника — переключить внимание секретаря партбюро на что-нибудь другое. Улыбнувшись про себя, Павел спросил:
— С партгрупоргом и секретарем комсомольской организации вы беседовали? Задачу перед ними ставили?
— А как же…
В бытность замполитом батальона Петелин старался повлиять на Кавацука. Одно время Петелину казалось, что он кое-чего добился. Постановление же октябрьского Пленума и собрание, на котором оно обсуждалось, должны были, считал Петелин, завершить наметившийся в Кавацуке перелом.
Пока он так размышлял, инициативой разговора завладел Кавацук.
— Когда будем «майора» обмывать, товарищ парторг? — с нотками фамильярности спросил он, кивнув на капитанские погоны Петелина.
Павел просто ответил:
— Жду со дня на день. Говорят, представление давно послали.
— Раз послали, — значит, порядок, — заверил Кавацук и приглушенным голосом пожаловался: — А я засох на «капитане». Вот утверждают: жизнь идет, меняется, да все к лучшему. А у меня, думается, идут только дни, а жизнь ни с места.
— Ну нет, Тарас Акимович, — энергично возразил Петелин. — Неверно. Всмотритесь только… И у вас…
— Что у меня? Как был ротным, так и остался. Как вкалывал от зари до зари, так и продолжаю…
— Кто же виноват, по-вашему?
— А это я у вас хочу спросить, как у парторга.
Павлу не понравился тон контрвопроса — вкрадчивый, с ехидцей, — и он в сердцах резанул:
— Работали бы как полагается…
Кавацук обиделся:
— Работой вы меня не попрекайте. Я как работал, так и работаю. Не хуже других…
— А надо лучше. Понимаете, лучше! Время такое, — так, словно уговаривая упрямца, произнес Петелин. Он сожалел, что минутою раньше сорвался: в его положении выдержка много значит.
Кавацук долго шагал молча, тяжело, вперевалку, но равномерно, не убавляя и не прибавляя шагу. Его рыхловатое, с припухлостью под глазами лицо было насупленно, взгляд устремлен вдаль, словно капитан высматривал путь, по которому поведет роту. Петелин исподволь наблюдал за ним, ожидая ответа.
Наконец Кавацук повернулся к Петелину и с грустной рассудительностью произнес:
— Ну ладно, допустим, я поднатужусь. А дальше что? Ведь должности и звания — они что пирамида: чем выше от основания, тем меньше площадь сечения. И всем, кто внизу, на площадке повыше никак не уместиться. А все рвутся. Вот и обидно: работаешь, работаешь, а кто-то «ура-ура!» — и, глядишь, уже наверху.
— Разве только в этом все заключается? — спросил Петелин.
Кавацук скептически усмехнулся:
— Нет, понятно. Во имя общего блага… Сознательность у нас… А вот сделали бы, к примеру, так… — голос Кавацука обрел мечтательную окраску. — Отходил человек в звании, скажем, полтора-два срока, и все в одной должности — дайте ему еще одну звездочку. В порядке поощрения. Так у него эта сознательность, знаете, как… — Кавацук поднял руку над головой и опустил.
— Не так это просто, Тарас Акимович. По-видимому, дело еще и в деньги упирается, — сочувственно сказал Петелин.
— Понятно… У нас что ни возьми — все во что-то упирается, — с покорностью проговорил Кавацук и надолго умолк. Петелин тоже. Он размышлял. Вот ты, партийный секретарь, пришел к командиру роты выяснить, как у него в подразделении обстоит дело с политико-воспитательной работой. Но, ничего толком не узнав, неожиданно получил возможность заглянуть человеку в душу. А сумел ли ты, секретарь, помочь человеку? Тебе, секретарь, нельзя уходить в сторону…
Солнце било в глаза, гимнастерка прогрелась насквозь, по спине, щекоча, поползла струйка пота. Павел надвинул фуражку низко на лоб и скосил взгляд на Кавацука. Капитан будто и не замечал никаких неудобств, он вслушивался в глухой топот шедшей сзади колонны. Что-то там ему не понравилось. Кавацук повернулся к роте и сердито бросил:
— На ходу спите… А ну, песню!