— Ну что там? Что с первой?
— Молчат.
— А танкисты?
— Тоже.
— Так, — озадаченно проговорил Хабаров, — первая рота… — Вздохнув, он прочертил рукою в воздухе крест. — А вторая?
Начштаба вызвал Самарцева. Он сразу отозвался и доложил, что от «атомного взрыва» пострадал левофланговый взвод.
— Так, — вторично неопределенно протянул Хабаров, между тем как мысль его на предельном напряжении искала решение, единственно безошибочное в создавшейся обстановке: как можно скорее восстановить управление подразделениями. Он приказал Самарцеву немедля передвинуться в район взрыва, оставив на прежнем направлении один взвод. Нужно было закрыть брешь, которой «противник» непременно попытается воспользоваться.
Хабаров обернулся и встретился взглядом с лейтенантом Перначевым. Его взвод Хабаров держал на плацдарме при себе в качестве резерва. Хабарову показалось, будто Перначев смотрит на него так, словно хочет сказать: «Приказывайте, скорее приказывайте, я все исполню!» И командир батальона приказал, добавив напутственно: «Теперь от вас все зависит, Перначев. Я надеюсь…»
Бронетранспортеры резерва понеслись туда, где была, но мгновенно исчезла рота Кавацука. Хабаров сознавал, насколько рискованно остаться ему, командиру, без резерва, с голыми руками: в критический момент боя нечем будет повлиять на его ход. Но разве сейчас этот критический момент не наступил?
— И вы — туда же. Возглавьте спасательные работы, — сказал Хабаров заместителю по политчасти, преемнику Петелина, и с сожалением добавил, что Кавацук и Петелин, находившийся с первой ротой, наверное, «погибли».
Но в этот самый миг первая рота вдруг подала голос. Говорил Петелин: рота уничтожена почти полностью, осталось несколько человек; он собирает всех уцелевших и боеспособных, чтобы выполнить боевую задачу до конца. И хотя неутешительное сообщение парторга мало что прибавляло к тому, что знал о состоянии батальона Хабаров, он все равно обрадовался: живые, не сломлены. Ему захотелось сказать своему другу что-то ободряющее, но прервал радист:
— Товарищ майор, первый вызывает, — и протянул гарнитуру. Хабаров крикнул Петелину, что подмогу ему выслал, и взял наушники. Послышался искаженный расстоянием хриплый, встревоженный голос командира полка:
— Как у тебя?
Хабаров доложил обстановку.
— Держись! Во что бы то ни стало! Переправу уже наводят. Высылаю противотанковый резерв.
Владимир понимал: от него, только от него зависит сейчас — быть или не быть полку на правом берегу. Здравый смысл подсказывал комбату: вслед за «атомным ударом» «противник» может перейти в контратаку и попытаться сбросить батальон в Днепр. И перевес сейчас на стороне «противника». Значит, продолжать наступление безрассудно. Главное — удержаться на захваченных позициях и выиграть время. Но приказа перейти к обороне не было. Что делать? Ждать, когда командир полка придет к такому же, что и он, решению? А если Шляхтину не вполне ясна обстановка? А секунды летят… Хабаров поспешно взглянул на часы и, отбросив колебания, окончательно решил перейти к обороне.
Лишь отдав самые необходимые распоряжения, он связался по радио с командиром полка и доложил о своем решении. Шляхтин ответил не сразу. Нескончаемо долго длилось для Хабарова его молчание. Почему полковник все молчит? Владимиром овладело беспокойство. Но опасался он не того, что Шляхтин обрушится сейчас на него, опасался, как бы тот не отменил все сделанное им, Хабаровым. Тогда как именно то, что он сделал, единственно верное в сложившейся ситуации боя.
Когда Владимир почти уверил себя, что грозы ему не миновать, до него донесся властный голос командира: «Добро. Решение утверждаю. — И следом — мягкое, почти ласковое: — Держись, дорогой…»
Владимир почувствовал, что именно этих слов недоставало ему сейчас, чтобы сделать все возможное, даже невозможное, но боевую задачу выполнить.
4
После «боя» на плацдарме поредевший, потрепанный первый батальон был выведен во второй эшелон. К полудню наступило затишье, и из штаба полка последовало распоряжение: всем, кто действовал в зоне «атомного взрыва», пройти полную санитарную обработку и произвести дезактивацию оружия и техники.
К тому времени полк с приданными и поддерживающими его средствами переправился на правый берег, и подразделения химической защиты разбили в негустой роще, прорезанной глубоким ручьем, пункт специальной обработки. На опушке, забив узкий проселок, вереницей выстроились бронетранспортеры и автомашины. Очередь укорачивалась черепашьими темпами. Но это никого не беспокоило и не раздражало, ибо самое главное — марши и бои — осталось позади, и люди, условно подвергшиеся радиоактивному облучению, блаженствовали: подремывали в кузовах машин и на траве или от нечего делать без любопытства глядели на бронетранспортеры, которые, точно на конвейере, по одному медленно въезжали на эстакаду площадки для определения зараженности техники и затихали в ожидании приговора. Тем временем химик-дозиметрист в грязно-купоросного, непривычного цвета защитном костюме, в противогазе и резиновых перчатках, напоминающий пришельца из космоса, какими их изображают художники-фантасты, блестящим трубчатым зондом, по форме похожим на хоккейную клюшку, плавно «ощупывал» поверхность машины. Затем по взмаху флажка она съезжала с эстакады и направлялась на площадку для обработки боевой техники. А ее место занимала уже следующая машина. И пока безмолвный резиновый контролер сноровисто проделывал над нею ту же манипуляцию, другой химик-дозиметрист производил выборочный контроль облучения личного состава. И повинуясь его велению, спешенные солдаты и офицеры шли на площадку санитарной обработки. Их путь проходил мимо эстакад, на которых покорно стояли бронетранспортеры. Совсем недавно они с напористым ревом неслись по мертвой после «атомного взрыва» земле. Теперь же в их броневые бока с остервенелым шипением били из брандспойтов со щетками белые, пенящиеся струи раствора, смывая радиоактивные частицы.