– И как к этому отнесся Руфус? – с понимающей улыбкой спросил Каллен.
Саманте стоило больших усилий улыбнуться в ответ. Слишком живы были воспоминания о последовавших за этим разговором событиях.
– Конечно, сначала он встретил мое предложение в штыки. Мне потребовался не один час, чтобы доказать отцу разумность моей программы. Я убеждала его, что выведенная нами порода даст чемпионов в соревнованиях на Гран-при, в скачках с препятствиями и многоборье. А самым трудным оказалось убедить отца, что нам нужно целых двенадцать гольштейнских кобыл и три морганских жеребца – иначе нет смысла запускать программу.
Теперь Саманта уже ничего не могла поделать с воспоминаниями, которые подхватили ее могучим потоком и понесли в прошлое. Она вспомнила, как Руфус в конце концов согласился с ее доводами: он доверял ее знаниям и рассудительности. Правда, его беспокоили расходы. Но и здесь она его уговорила.
За пятнадцать лошадей пришлось выложить три четверти миллиона долларов – потому что ей были нужны самые лучшие производители и кобылы-рекордсменки. Она сама сопровождала гольштейнских красавиц через Атлантику, а морганские жеребцы уже ждали их прибытия.
Саманта не была дома четыре года, и первое лето показалось ей волшебным сном. Программа была запущена, они с отцом строили планы на будущее, мечтали о том, как вырастят чемпионов. Удар постиг их, когда первое поколение не достигло и года. На лошадей напала какая-то непонятная болезнь, и из двенадцати жеребят в живых осталось четверо. Руфус Ларк не смог этого пережить. У него произошло кровоизлияние в мозг, и месяц, когда он угасал, стал для Саманты самым черным в жизни. После смерти отца она начала разбираться с делами ранчо, и тут ее постиг новый удар: оказалось, что еще задолго до покупки нового поголовья их финансы были доведены до самого плачевного состояния.
Ни о чем подобном Саманта не подозревала, хотя ей бы следовало об этом догадаться. Руфус Ларк всегда был мечтателем, а уж никак не расчетливым бизнесменом. Все его планы нажить деньги неизменно терпели крах – из-за недостатка знаний, неумения организовать дело и слабости характера. Результаты его ошибок не замедлили сказаться на положении ранчо: заем под закладную не смог покрыть расходы на прожекты Руфуса, пришлось взять еще несколько ссуд в банке и множество кредитов. Кроме того, денег требовал собственный замысел Саманты. Было отчего схватиться за голову…
Сэм вспомнила, как пять лет назад, после похорон отца, она сидела над бухгалтерскими книгами, холодея от ужаса. Она поняла, что свело отца в могилу. День за днем, месяц за месяцем на него давил непомерный груз долгов, а тут еще она навязала ему свою программу. Гибель лошадей явилась последней каплей, и логическим следствием стал постигший отца удар. Значит, это она убила его…
Саманта знала, что до конца дней не простит себе этого – тем более что вскоре после отца умерла ее мать. Руфус и Джин не могли жить друг без друга: они составляли как бы единое целое. На похоронах отца Саманта с ужасом поняла, что мать скоро последует за ним. Так и случилось. Джин пережила мужа всего на четыре месяца. Без него у нее не было ни сил, ни желания жить. Хотя официально причиной ее смерти считалась сердечная недостаточность, но Саманта решила, что это она отняла у матери волю к жизни.
Груз был непомерным, но Саманта не могла себе позволить поддаваться ему. У нее была сестра, за обучение которой в музыкальном колледже требовалось платить, а еще ее не оставляла в покое толпа кредиторов.
Платить по долгам было нечем. Все, что у нее имелось, это несколько дорогих чистокровных лошадей и унаследованное от отца умение убеждать, которое она нещадно эксплуатировала, чтобы избежать катастрофы. Саманта уволила бухгалтера, советовавшего все продать, и как можно быстрее. Она отправилась в самый крупный банк Виргинии, добилась приема у первого вице-президента и спустя семь часов вышла из банка, получив крупную ссуду, позволившую рассчитаться со всеми долгами. Теперь ее единственным кредитором остался этот банк, но шансов расплатиться с ним у нее все равно не было.
Два дня Саманта ходила по ранчо, которое любила больше всего на свете, и напряженно думала. Наконец мучительно трудное решение было принято. Она сократила штат наполовину, продала большую часть старого поголовья – чистокровных лошадей, которых помогала растить и обучать, которые приносили ей победы на соревнованиях. Вырученные деньги и предельная экономия позволяли ей в течение пяти лет выплачивать часть ссуды и рассчитываться с немногочисленными работниками, а также продолжать работу над программой.
Пять лет… Это был последний рубеж: срок кредита истекал. Саманта понимала – чтобы сохранить ранчо, ей придется сократить сроки подготовки первого поколения выведенных лошадей и вывести их на соревнования по полной программе уже в пятилетнем возрасте. Это само по себе было безумием, но еще большим безумием было надеяться на высокие результаты, зная, с какими соперниками им придется встретиться. И тем не менее сейчас все зависело от успеха этих шестилеток, которым предстояло состязаться с опытными двенадцатилетними лошадьми, управляемыми наездниками мирового класса. Если ее четверка хорошо себя покажет в своем первом соревновании, это привлечет внимание к ее питомцам, у нее появятся покупатели, а вместе с ними – возможность сохранить ранчо. Она знала: это ее единственный шанс, на карту поставлено все. Соревнования на приз Маккензи, проходившие осенью, должны были стать пробным камнем.
«Господи, как все сложно!» – думала Саманта, переводя свою лошадь с галопа на шаг. Все пять лет она жила в постоянном страхе, тщательно его скрывая. Все должны были видеть ее всегда только сильной и бодрой. Никому нельзя было позволить догадаться об истинном положении дел с финансами. Если бы кто-то пронюхал о бедах Саманты, за ее лошадей стали бы предлагать оптовую цену, что означало верную гибель для ранчо. Так что ей приходилось держать в неведении всех, кроме главного конюха Бобби Крейга. Только он один знал о причинах такой бешеной спешки в тренировках. Без его помощи она бы ничего сделать не могла.
Саманта скрыла все даже от сестры. Во-первых, потому, что Эрин могла проговориться, во-вторых – все из-за того же проклятого чувства вины. В конце концов, это по ее вине Эрин лишилась родителей, а теперь могла лишиться еще и дома.
Опасаясь, что тайное станет явным и сестра заметит ее душевное состояние, Саманта поощряла стремление Эрин идти своим путем, самоутверждаясь в Европе. Эрин сначала играла в оркестре Берлинской филармонии, затем в Риме. Саманте становилось немного легче на душе, когда она думала о том, как успешно Эрин делает карьеру, оставаясь в неведении о финансовых трудностях. На протяжении последних пяти лет это было для Саманты единственным утешением.
И все эти пять лет Саманте постоянно твердили о состоятельности Маккензи. Как правило, два-три раза в год Бобби Крейг советовал ей попросить ссуду у Маккензи: он прекрасно знал – как, впрочем, и она, – что они дадут ей денег, не задумываясь.
Но Саманта не соглашалась. Не могла. Она сама поставила свое ранчо на грань краха, из-за нее родители последние два года своей жизни провели в постоянном напряжении и страхе. Она стала их пусть невольной, но убийцей. Во всем случившемся была ее вина. И каждый раз, когда Бобби заводил разговор о том, чтобы занять денег у Маккензи, Саманта напоминала ему, что она придерживается старомодных взглядов: за каждый неверный шаг следует расплата. Это ее крест, ей его и нести.