— Новая? Я разве давал тебе денег на покупки?
— Нет, господин мой. Я сама сшила ее… у меня была ткань.
Пока он устраивал свою ногу на покрывале, она развернула сверток, бережно положила на сундук и подошла к нему. Ниротиль, старательно избегая встречаться с ней глазами, стянул с себя рубашку.
Обновка приятно холодила потное тело. Темно-синий лен показался наряднее чем парча и бархат модных костюмов богатых асуров в Элдойре. Ниротиль непроизвольно задержал дыхание, когда Сонаэнь молча застегнула манжеты на его запястьях. От нее пахло можжевельником. Запах удивительно успокаивал.
— Простите, если я что-то делаю не так, мой господин, — тихо заговорила вдруг девушка, словно через силу выговаривая каждое слово, — велите мне, как надо, и я исправлюсь.
— Никак не надо.
— Вы недовольны мной. Прошу вас, скажите, чем именно.
Он смолчал. Сонаэнь убрала руки, и Ниротиль втянул воздух носом, наслаждаясь приятным можжевеловым ароматом. Леди расценила это по-своему.
— Я сделала вам больно? Извините, прошу…
— Да замолчи ты, — буркнул он, и снова воцарилась неприятная натянутая тишина.
Сцепив руки, она встала от него в некотором отдалении, вежливо избегая возвышаться над собственным мужем, распростертым у ее ног. Ниротиль лег, подвинув руками ногу, закинул руки под голову, закрыл глаза… мешало ли ее присутствие его погружению в себя, точно сказать не мог, как не мог и удержаться от того, чтобы сказать спустя некоторое время:
— Ну и что, весело здесь тебе? Медом, что ли, намазано? Иди, займись чем-нибудь…
И, наконец, получил достойно обескураживающий ответ:
— Но это моя спальня, господин.
«Чтоб мне сгинуть! — Ниротиль распахнул глаза, бессильно пытаясь придумать, как выпутаться из этой неловкой и глупой ситуации. — Надо ж было так опозориться… перед собственной женой!». И масла в огонь подлило то, что, взглянув на нее, он не увидел в ее глазах ни тени обиды. Ни капли слез. Зато там была затаенная хитринка, намек на ироничный смех и что-то, отдаленно напоминающее нежность.
Сонаэнь Орта за десять минут наедине уложила его на лопатки. Во всех смыслах. И не ее остроумие было виновато, а его упрямая грубость.
— Ну что ж, я же твой муж, — сдался, наконец, перед этим фактом Ниротиль, не делая никаких движений, — могу я тут находиться, в конце концов?
— Конечно, — согласилась она. Еще пару минут тишина требовала слов, но измотанный, полководец сам не заметил, как погрузился в спокойный сон без сновидений.
И без маковой настойки.
***
Проснувшись, он не сразу понял, что на дворе уже глубокая ночь. Мгновенно на ум пришли все незавершенные за день дела, и он чуть не рванулся по старой привычке прочь с постели — но достаточно быстро остановился.
— Ясень… где…
— Он спит, господин мой. Подать ужин?
— Сонаэнь, — вздохнул Лиоттиэль. Отчаянно не хотелось выбираться из пригретой постели. Еще меньше — идти куда-то… он неспешно сел. Знакомое походное серое одеяло вызвало закономерный вопрос:
— Откуда?
— Ясень перенес ваши вещи, — в полумраке ее лицо освещалось только плящущим огоньком масляной лампы.
«Удружил, скотина. Дай только окрепнуть — погоняю по плацу!». В том, что рано или поздно он попробует взять в руки меч снова, Ниротиль больше не позволял себе сомневаться. Год, два ли, пусть не всю прежнюю силу, но умения он вернет. Жаль только, что внешнюю красоту не вернет ничто. Почему-то об этом в присутствии Сонаэнь вспоминалось часто.
Волосы на раненой стороне головы отросли, прикрывают самый страшный шрам, на который самому мутит смотреть. Даже отсеченный кончик уха не так пугает. Ухо! Какая мелочь после всего, что с ним случилось.
И, как бы Ниротиль ни презирал мелочность и помешательство своего народа на внешности, ему было очень, очень обидно самому оказаться из тех, кто привлекательность навсегда потерял. Оборотни говорили, что шрамы украшают мужчину, что они — знаки доблести. Но шрамы-украшения не заставляли хромать, не кривили судорогами лица и вряд ли лишали телесной близости с противоположным полом.
Не то чтобы ему хотелось близости с Сонаэнь. Но вот увидеть в ее взгляде восхищение, да хотя бы просто приязнь… любование, которым полнились глаза всех других девушек всего лишь год назад при встрече с ним.
«Все не так плохо, — утешал себя полководец, — не все потеряно. Однажды, может быть, я еще вернусь в форму». Даже обманывать себя было приятнее, чем принимать помощь этой незнакомой девушки, его жены, с которой все равно придется познакомиться и на откуп которой нужно отдать устройство своего дома и быта. Он не хотел с ней сближаться. Не хотел узнавать ее, не желал интересоваться ее жизнью. Ему тошно делалось от ее сочувствия, и тем хуже, что оно было искреннее.
Но вот эта девушка — «Жена, почему так тошно говорить это, жена», печально смотрела на него, вполоборота сидя у низкого стола из старых досок.
— Присядь, — попросил Ниротиль и руками подвинул ногу, освобождая ей место рядом с собой, — давай поговорим.
Она покорно подчинилась. «О чем говорят другие со своими женами? Бог мне помоги! С Мори вместе я рос, Трис не в счет, Эттиги была воином, со шлюхами разговаривать я не имел обыкновения…, а с женой, о чем с настоящей женой можно говорить?».
— Тебе нужно что-нибудь? — брякнул он, не в силах размышлять больше. — Не хватает чего?
— Мне всего достаточно, господин мой.
«Ну да, то-то платье насквозь просвечивает уже, и обувь ты не носишь, спасая подметки».
— Я тебе денег дам, — жалко продолжил Ниротиль. С Мори это работало, помнится, когда она была чем-то недовольна. Откупаться от недовольства собственной жены — унизительно, быть может, звучит, но все так поступали. Гвенедор Элдар так вовсе не стеснялся в долги влезать, ублажая своих женщин.
Были князья и воеводы в Элдойре, что не смущались долгов. Даже сами царственные асуры Элдар. Ниротилю нередко казалось, что он один стремится рассчитаться с долгами дружине до того, как его осадят в собственном доме. Правда, брать было бы решительно нечего.
— Сколько? — радуясь ее согласному молчанию, спросил мужчина.
— Я буду благодарна, госпо…
— Прошу, не надо, а? Меня от этого обращения тошнит.
— Но вы меня вообще никак не зовете.
Это был справедливый упрек.
— Ну так сколько? — проигнорировав его, продолжил Ниротиль. На нормальную супружескую беседу их диалог ничуть не походил, и как это изменить, он представления не имел.
— Я здешних цен не знаю, — пожаловалась негромко девушка, — если позволите, я бы посетила рынок, приценилась…
Отпустить пусть и нелюбимую, но жену, на рынок во вражеском городе? Ниротиль уже хотел категорически раз и навсегда запретить ей покидать дом. Но ведь тогда обо всем придется заботиться самому… озадачивать оруженосцев, отвлекать от бесчисленных дел…
— Давай в ближайший базарный день сходим вместе, — решил он.
Она почтительно кивнула — это скорее напоминало поклон, и вернулась к своему чтению. Подтянув одеяло повыше, Ниротиль перевел дыхание. Сон витал где-то рядом. Правду говорили целители, маковая настойка помогает лишь забыться, а не выспаться. Теперь же навалилась вся усталость, что копилась почти целый год выздоровления.