— Этих напугаешь, — пробурчал Линтиль.
— Ведьмы они, твоя правда. А лучше с ними, чем без них.
Ниротиль молчал. Положение спасало его от необходимости принимать участие в разговоре. Задушевные беседы никогда не были его сильной стороной. Он умел помогать своим воинам. Умел почувствовать, кого из них снять с поста и отправить досыпать, кого вообще развернуть с кочевья и отослать к семье.
А вот утешать словами не мог. С недавних пор разговоров вообще боялся. Добрая половина начиналась с сочувственных речей о том, как чей-то увечный троюродный дядюшка в сто тридцать пять чудил в борделях.
«Нельзя им дать раскиснуть, — решил Ниротиль про себя, — а то, не дай Бог, придется решать вопрос срочным набегом». Так в Сальбунии получилось. А чем закончилось? Ниротиль сжал губы, безуспешно надеясь отогнать картины прошлого. Недавнего и оттого все еще близкого, опасного, необдуманного.
— Кто-нибудь говорит на наречии мирмит? — поинтересовался у заставников Ясень. Нашлись трое.
— Идите и скажите им, что мы выполним их условия, — приказал Ниротиль, — скажите, что три дня нам потребуется, чтобы собраться.
— Мастер! — охнули его дружинники.
— Идите — и скажите. У нас есть два сокола. Я отправлю одного во Флейю, другого — Гельвину. Мы будем тянуть время. Но землю не сдадим.
***
Ниротиль привык к тому, что видит во время набегов на малые поселения. Привык к тому, что сам всегда на атакующей стороне, и почти никогда не на стороне защищавшихся.
В Руинах разве что не хватало кольев, выставленных перед воротами, да перевернутых телег — жалкая попытка противостоять разъяренной толпе, если атака все-таки случится. Что утешало Ниротиля, обученные бойцы могли противостоять горожанам с легкостью. Сколько жизней они унесут с собой прежде, чем сами падут?
Ночь казалась бесконечной, рассвет все не наступал. Полководец в тишине полночного Мирмендела в любом малейшем шорохе опасался угрозы нападения. То некстати скрипела колодезная цепь, то ухал где-то сыч… то в сарае вдруг просыпались кролики и затевали возню…
«Верно, это из-за ослабшего зрения я стал так чувствителен к звукам, — подумалось мужчине, — в данной ситуации приобретение весьма полезное». Он бездумно переставил чернильницу на край стола. Потом обратно. Повозил в ней перо туда-сюда, взъерошил порядком отросшие волосы, уронил голову на руки, готовый заснуть здесь и сейчас, удобно устроившись около письменного стола…
— Я постелила вам на лавке, — Ниротиль сам не понял, когда задремал. И откуда в его расслабленном теле вдруг появились силы на два быстрых прыжка и мгновенный обездвиживающий захват сзади.
Спину, поясницу, ногу залило горячей болью, он стиснул зубы, не позволяя себе отвлечься на… и только теперь осознал, что, словно в крепких объятиях, сжимает и держит сзади за волосы собственную жену. Она едва слышно пискнула в его хватке.
— Я и убить так могу, идиотка! — зарычал мужчина, разжимая руки, — никогда, твою душу сношать, не подкрадывайся ко мне сзади!
Сонаэнь тихо всхлипнула, пятясь от него прочь. Лиоттиэль потер руками лицо, не в силах успокоиться. Сердце колотилось, как мышь под кошачьей лапой. Хорошо, что из оружия у него при себе оказалось лишь перо. На белой рубашке леди Орты растекались чернильные пятна. Она тоскливо кинула взгляд на свое отражение в начищенных доспехах, украшающих угол кабинета.
— Жалко. Плохо отстирывается, — и тут же бросила опасливый взгляд на мужа, опасливый — и уважительный, — вы быстрее пантеры…
— Когтей мало, да и зубы сточил с годами, — он оперся о спинку стула, надеясь, что не подломятся ненароком ножки, — который час?
— Два часа пополуночи. Прошу вас, ложитесь.
— Что у ворот?
— Они разошлись, оставили две палатки и костер.
— Значит, не разошлись, — перевел для себя Ниротиль, рухнул в кресло обратно, — ложись сама. Я должен…
— Вам следует поспать.
— А ты не указывай мне! — он снова повысил голос на нее — и снова Сонаэнь промолчала в ответ. Мельком глянув на нее, Ниротиль увидел, что она плачет — беззвучно, с достоинством… даже специально отвернулась, изображая, что наводит порядок на пустых полках.
Злость на себя ничуть не уменьшила злости на нее.
— Указывать она мне будет, — заворчал Ниротиль, не отступая, — как бы нас не пожгли, пока я дрыхнуть буду.
— Вы в самом деле верите, что одолеете их? — спросила вдруг Сонаэнь. Мужчина размял плечи. Пожалуй, в прямой схватке ему не устоять, несмотря на то, что постепенно рефлексы самозащиты возвращались.
— Тебе что за дело?
— Вы забываете, что я тоже здесь живу.
— Если хочешь, я верну тебя в белый город, — он отвернулся от нее, мечтая только о том, чтобы за время сна ничего с заставой не случилось. Первый запал прошел, и он вынужден был смириться с ее правотой. Два или три часа сна поддержат его в состоянии, в котором у него будет шанс унести ноги, если заварушка все же начнется.
— На какой там лавке ты постелила мне? — тяжело вздохнув, спросил полководец. Леди Орта не ответила, лишь скользнула на свою половину спальни. Проигнорировала его. Ниротиль устало опустил плечи. Что-то новенькое. Ожидаемый женский бунт. Крайне неуместный в данной ситуации.
— Сонаэнь!
Никакого ответа.
— Я ведь могу и по-плохому, — фразу он много раз слышал, когда в становище из соседних шатров и палаток доносились звуки семейных ссор. К Мори ее было не применить.
Ни звука. Затаилась, как мышь под метлой.
Ниротиль, хоть и растерянный немного, не готов был молча отступить. Он не имел на это права. Вряд ли она окажет достойное сопротивление, если он положит ее животом себе на колени и выпорет ремнем за непокорность. Неожиданная картина предстоящей порки не только не возмутила его, но и заставила несколько… заинтересоваться.
«Удар по голове, — напомнил себе полководец, останавливая руку, уже тянущуюся к поясу, — не иначе, это от него появляются такие странные идеи у меня. Бить жену! Я не ударил Мори, даже когда она… нет, лучше я разведусь с ней, чем…».
— Сонаэнь, немедленно отвечай мне, — сделал он голос строгим, — или я за себя не отвечаю. Я серьезно.
— Да, господин мой, — сморкаясь и хлюпая носом, из-за ширмы появилась его жена, наконец, кусая губы. Слезы текли по ее лицу, капали на рубашку, и расплывались еще сильнее чернильные пятна на вороте. Ниротиль свою решимость растерял.
Картина девушки с задранной до шеи рубашкой и его ремня над ней как-то потеряла свою привлекательность.
— Я постелила вам у печи, — всхлипывая и запинаясь, проговорила она прерывающимся голосом, — вода около лавки. Извините меня, мне надо…
Он поймал ее за руку. Реакция тела приятно радовала. Конечно, как раньше не будет, но наконец оно снова ему подчинялось. Ниротиль силой поднял ее подбородок. Ему не понадобилось смотреть ей в глаза, чтобы понять, что девушка до полусмерти испугана. Настолько, что вся одеревенела, дыхание у нее частое и неровное, да что там — она просто задыхалась, боясь пошевелиться.
Ощущение ее легкости в руках второй раз за последние десять минут заставили пробудиться чувства, которые прежде в отношении нее мужчина испытывать не мог, как ни пытался. Ее стало жалко, ее хотелось утешить.
— Ты меня так боишься? — дрогнул голос, Ниротиль отпустил ее, но Сонаэнь не спешила убегать прочь, напротив, вцепилась в его рубашку.