— Если вы еще не вошли в силу, и от бессонной ночи… если завтра в бой — вас могут ранить или убить. Как мы тогда без вас? Что тогда будет?
— Ох, Сонаэнь! — он порывисто обнял девушку, прижал к себе, растроганный и удивленный ее простодушной, детской верой в его воинскую мощь.
…Возвращаясь из Сальбунии, они въезжали в траурно одетый, перепуганный Элдойр, словно победители. Украсившие лица кельхитской боевой раскраской, как наиболее яркой, обмазавшие кровью врага крупы лошадей — те ржали и ярились, вставали на дыбы, — ехали и смеялись, принимая на главных улицах без трех дней осажденного города цветы и поцелуи. Девушки срывали браслеты с рук и бросали им под ноги. Степенные замужние дамы… эх, были же среди них те, кто не стеснялся идти вдоль рядов зрителей за избранным воином, не отрывая пристальный молчаливый взгляд через вуаль. Давая понять, что готовы на все.
Его самого с коня снимали три или четыре восторженные красавицы. Висли с поцелуями, прижимаясь к нему, и в воздух летели цветы и платки, венки цветов, искрящиеся всеми оттенками радуги красящие порошки с Ткацких Закоулков, даже зерно.
И он обнимал в ответ всех, знакомых и незнакомых, потому что все были братья и сестры, и короткий миг единения разрешал все это…
…как сейчас с Сонаэнь. Она отстранилась с неохотой — так же неохотно отпускал ее Ниротиль. Им было неловко смотреть друг другу в глаза — и все, что он видел, это проклятые чернильные пятна на ее рубашке да собственные босые ноги.
«Что за дьяволы в меня вселились? И не они ли толкают меня к этой новой женщине? Зачем только, если по-настоящему она не моя. Не моя, не моя, и моей не станет».
— Я ложусь, — хрипло пообещал полководец, хмурясь и поспешно отворачиваясь, отступая назад, — ты права. Сама ложись тоже.
Отрывисто отдал ей приказы и оповестил о ситуации. «Слишком по-военному». Но она поняла. Бог был милостив, она поняла его правильно, потому что присела в полупоклоне и тихо исчезла за ширмой на своей половине. Через несколько мгновений ее испачканная рубашка повисла на ней, а огонек светильника выхватил на промасленной бумаге перегородки силуэт — нагая, близкая, так и не ставшая его.
Ниротиль глубоко вздохнул, поворачиваясь спиной к открывшемуся зрелищу. В глазах все уже двоилось и троилось. Даже будь он в состоянии, близости с ней предпочел бы сон. Он понадеялся, что пара часов в запасе все-таки есть.
Но двое следующих суток Ниротиль не спал ни минуты.
***
Накануне предполагаемого отъезда ко всем бедам переселенцев добавился ответ из столицы: потрепанный перелетом сокол принес его еще на утренней заре. Правитель Гельвин наотрез отказался допускать даже возможность оставить Мирмендел без единственной заставы, обещал, что призовет к южным рубежам хоть кого-то из дружин и просил «держаться стойко». Ниротиль вспылил бы, если бы не так сильно устал. Прежде он рвал подобные письма в клочья, но рассудительный Ясень заверил полководца, что документы вроде приказов короля стоит сохранять.
«Понимает он или нет, но мы тут пропадаем! — злился на Гельвина и на себя самого Лиоттиэль, — нет денег, нет своих земель, даже воды своей — и то, получается, нет; дружинников, конечно, распустили по домам, только кто теперь нам поможет, когда придут местные крестьяне с вилами и вытащат нас волоком отсюда?». Красивые слова вроде «стоять насмерть» — или «держаться стойко» — неизменно оборачивались в итоге бегством, партизанским сопротивлением, чем угодно, только не открытым боем и проявляемым в нем героизмом.
Счастье Ниротиля было в том, что он словами о подвигах не обманывался никогда. В родном кочевье присягнувшие Наместники, Хранители, простые мастера и воины, погонщики скота и немногочисленные ремесленники жили одной жизнью, и война в ней занимала значительное место.
А наступившему миру мужчина не верил.
В ночи полководец не слышал цикад и тихого клекота куропаток, свивших себе гнезда почти у колодца. Он слышал только звуки от костров миремов: звон котелков, тихий разговор на мирмите, иногда проскальзывающие выкрики на знакомом сальбуниди — родном языке для Ниротиля.
В косяк двери постучали. Полководец был уверен, что это Сонаэнь. Только она стучала перед тем, как отодвинуть занавеску в сторону. Ясень входил лишь по его зову, Линтиль имел обыкновение врываться широким шагом, игнорируя правила приличия, Трельд вообще предпочитал для контакта повышать голос до громогласного крика. Зачем тратить время на двадцать шагов в дом, если можно оповестить всю округу о…
— Войди, — тихо разрешил Ниротиль, смиряясь с тем, что жена его в покое не оставит.
— Наконец-то… — вздох был едва слышен, — господин мой… три дня уже пытаюсь с вами встретиться. Завтра последний день для того, чтобы собраться.
— Я в курсе, — буркнул мужчина, не глядя на нее.
— Я знаю, как задержать нас еще на три недели.
Ниротиль обернулся. Сонаэнь, вопреки обыкновению, была одета в нарядное платье, хотя его он никогда прежде не замечал на ней. Не то чтобы присматривался — однако такого не заметить не смог бы, появись она в нем перед своим супругом.
Цельнокроеная рубашка, как те, что носили в Элдойре, сверху была прикрыта миремским тонким сатином — кусок ткани, длинный, обмотанный вокруг тела, начиная с макушки, где крепилась к простой прическе шпильками.
Выглядело это весьма странно, но Ниротиль смолчал.
— Говори, если есть идеи.
Она подошла к нему.
— Завтра, когда мы будем уезжать… я сделаю так, что они остановят нас и оставят здесь. Просто не подавайте вида, что что-то не так.
— Говори, что задумала.
— Не могу.
— Не молчи! — он закашлялся, стукнул кулаком по кровати, в горле сильно запершило — и Сонаэнь порхнула прочь, тогда как прежде поднесла бы ему воды.
«Глупые бабьи мыслишки, — искренне надеялся Ниротиль, по-прежнему не в состоянии заснуть, — что она может? Ничего».
***
— Скажи, что мы ослышались, мастер.
Полководец был готов заранее, что его не послушают сразу. Девушки собирали сумки и грузили их на просевшую телегу. Заставники, однако, не спешили присоединяться к ним.
— Я никуда отсюда, нас по дороге перебьют, — насупился Линтиль. Трельд солидарно поддержал друга:
— Мастер, они нам в спину не погнушаются стрелять.
— Значит, надевайте щиты на спины, — рявкнул Лиоттиэль.
Телег было пять. Как ни старались заставники найти еще несколько, нужно было как-то умоститься на этих. Сколько можно нажить добра за короткие месяцы во вражеском городе? Но и этого немногого добра хватило, чтобы самим сесть уже было некуда. Девушки одна за другой взбирались на третью телегу. Ниротиль неосознанно выхватил взглядом Сонаэнь, подмечая, как осторожно, даже как будто скованно, она двигается. «Захворала, что ли? Все погода, — он глянул на небо: серая туча закрыла солнце с утра, и как будто не двигалась, хотя время шло к обеду, — как бы нам под дождь не угодить. Вот напасть, когда он нужен был — не было его!».
Южане, переговариваясь между собой, окружали их повозки, наиболее смелые даже трогали что-то из поклажи. Белые и светлые одежды, широкие расклешенные штаны и повязанные курчавые головы, мокрые от ароматических масел, делали их неотличимыми друг от друга для Ниротиля. Он только и видел, что пестрые покрывала южанок, которых становилось все больше, да блестящие макушки их мужчин. Любопытствующие зеваки пришли провожать захватчиков, и кто-то уже даже издал торжествующий возглас, когда двинулась первая телега.