И почему-то Ниротиль, тяжело опираясь на колени ладонями, чтобы встать, не удивился, во главе колонны узрев самого Наместника Лияри.
========== Ирисы и копья ==========
Флейя всегда была загадкой для Ниротиля. Ничто не изменилось и после войны. Все, казалось, поменялось в Поднебесье — но Флейя, наглухо закрывавшаяся от вторжения как врагов, так и друзей, не изменилась ничуть. Ниротиль задумался в очередной раз, не сошел бы он с ума, проживая за глухими крепостными стенами, где не росло ни деревца, и только камень, камень везде. Правда, Флейя очень хорошо освещалась.
Вряд ли это достоинство искупило бы другие многочисленные недостатки, которые кочевник находил в проживании в тесном, закрытом городе в предгорьях. Возможно, главная причина была в том, что его до безумия тошнило от надменного Наместника Лияри, что, закинув ногу на ногу, преспокойно сидел напротив, катая в деревянном кубке вино.
— Надеюсь, вы простите нас за скудость припасов, — сквозь зубы выдавил Ниротиль. Дека Лияри перевел свой расслабленный взор на полководца.
— Блюда вашей кухни выше всех похвал. Ваша супруга постаралась?
Ниротиль не смог переступить через себя — и не перенимал городского обычая представлять жену гостям, даже и именитым. Особенно именитым. Дека Лияри не мог бы посчитаться красавцем, но скупая на украшения проезжих улиц, Флейя была знаменита своим великолепным обустройством и богатством.
Полководец не мог забыть о том, что Сонаэнь видит каждый день в его прославленном доме. Прославленном — и нищем. Глупо, конечно, ревновать ту, которой не овладел ни разу, но он — ревновал.
— Вы приехали, узнав о водяном бунте, Наместник? — перешел к делу Ниротиль.
— Я захотел взглянуть на то, как вы устроились. Признаться, увиденное меня не разочаровало. Настоящее кочевье.
Ниротиль хотел бы проигнорировать светские подначки Деки. Но молодость и горячность его никогда не отступали перед здравым смыслом.
— Устраиваемся, как можем. У нас не столь много средств, чтобы отстроиться заново.
— И тем не менее вы призвали дружинников.
Ниротиль вскинулся.
— Вы знаете? Перехватили сокола, полагаю?
— О нет, — коротко хохотнул Лияри, — дружинники стоят перед Флейей, и я должен был убедиться в том, что это те, за кого себя выдают.
— Когда я увижу свое подкрепление?
— Когда пообещаете не устраивать здесь бойню как в Сальбунии.
Ниротиль вспыхнул:
— Заговорщиков следует вешать!
— Сегодня вы нашли одного зачинщика, — Лияри потягивал янтарное вино не спеша, — завтра вы встретите десяток таких же. Перевешать всю провинцию не получится. Вы верите, что у вас одна жизнь, первый и последний шанс заслужить рай, прощение у Бога. Они верят иначе. Не в пику вам, не из духа противоречия. Они не понимают того, что создает Элдойр. Для них все, что приходит в Мирмендел — песок, который скоро смоют дожди или унесут ветры. Почему именно вас они должны слушать? Таких были десятки и сотни, если не тысячи.
— Вы говорите так, будто бы стоите на их стороне.
— Что за ребячество, Наместник! — насмешливо протянул Дека, — Флейя не выстояла бы, если бы мы не прилагали усилия, чтобы понять друг друга.
Ниротиль против воли задумался. Вдруг в голову ему пришло, что он не знал ни одного из миремов близко. Куда пропадали миремские женщины, становясь женами в Элдойре? Становились ли? Смешивались ли с остальными? Перенимали ли обычаи? Ходили ли в храмы? Или они навсегда оставались затаившимися лазутчиками в тылу врага?
Кем была мать его жены? Кем была сама Сонаэнь Орта?
— Примите мой совет, уважаемый Наместник, — Дека склонил голову, признавая слова полководца, — оставьте свои надежды. Смиритесь перед тем, что сильнее, больше и древнее вас. Этот город стоял здесь задолго до того, как асуры из диких пастухов высогорья превратились в воинов, заставивших Поднебесье выбирать одну из сторон в своей бесконечной войне. Ешьте, пейте, берите взятки. Но не пытайтесь его перевоспитать и перестроить. Мирмендел просто есть. Вам придется это принять. Он не станет вашим домом — ненавидьте его, но не пытайтесь присвоить. Многие из Флейи пытались, мягко, жестко, насильно — и мы сдались.
— Вы упускаете кое-что.
— Что же?
— Вы не берете в расчет нас. Я родился под Сабой. Кочевые войска — это не бездомные с оружием. Мы — те, чей дом всегда с нами. И сейчас, — Лиоттиэль чуть подался вперед, — я выбрал эту землю. Не потому что Правитель повелел мне это. Я. Выбрал. Советую вам запомнить.
Возможно,
он сказал это в запале; Ниротиль отличался вспыльчивостью всегда. Может быть, ему стоило пожалеть о сказанных словах — или просто забыть их и проигнорировать. В конце концов, он на самом деле не выбирал Мирмендел — как не выбирал свою участь, тяжесть своих ран и даже жену.
Но, приняв это решение, он пообещал себе, что сделает его правильным, любой ценой, если придется.
***
Сальбуния. Осада Сальбунии переломила ход войны.
И этой осадой не уставали упрекать принимавших в ней участие.
…Они засели на севере от захваченной южанами Сальбунии. Он и Этельгунда. Белокурая бестия провела не один день в марше и выглядела не лучшим образом, впрочем, как и он сам. Но Лиоттиэль приехал на два дня позже, а княгиня-воевода пролежала почти двое суток в зарослях арака, по нужде отлучаясь исключительно ползком.
Примерно таким же образом он подобрался к ней для совещания. Ожидаемая осада не начиналась.
— Над воротами тишь да гладь, — отчиталась резко и отрывисто Эттиги, — укрепился лорд Оарли.
— Кто? — переспросил Ниротиль. Женщина досадливо цокнула языком.
— Мой дядюшка, чтоб ему в аду углями отожгло его грязные волосатые яй…
— Как же ты сквернословишь, женщина, когда злишься! — вздохнул Ниротиль. Следующие часов десять прошли все так же. Они проклинали лорда Оарли и его воинов, лениво переговаривались между собой, травили несмешные анекдоты, сетовали на то, что нельзя курить…
Этельгунда успела помочь Ниротилю перевязать ноющие после недавней стычки ребра, вытерла с загноившихся на спине царапин грязь и сукровицу, даже, вздыхая, расчесала его.
— Ты был бы таким хорошеньким, если бы помылся, — шепотом сетовала она.
— Все-таки ты ненормальная, Эттиги, — ответствовал он, подставляясь ее рукам, — какая разница, какими мы туда войдем?
— А войдем ли? В тот раз так и не вошли.
— До победного, душенька моя. До победного. Порешим их всех. Или сдохнем сами.
Час — или два, или вечность — сидели почти молча, изредка перебрасываясь бессмысленными короткими фразами. Погода, лошади, тупизна подчиненных, вялые сплетни о военачальниках. Чем выше по рангу, тем скучнее сплетничать. Все повязаны в одной и той же кровавой войне, запутанной сети суеты у костров и убийств, рано или поздно одно наплывает на другое.
Несмотря на жару, ветер заставлял сморкаться, сильный, безжалостный и горячий. Ниротиль прятал глаза, уткнувшись в Этельгунду. Ее куртка пропахла дурманом насквозь, как и кровью, но кровью пах сам воздух вокруг, и ничего интересного в этом уже не было.
За стенами о них знали. Не знали только, сколько их в кустарнике арака спряталось. И все, что оставалось — ожидание первого шага от осажденных или осадивших.
— Мне потрахаться припекло, друг мой, — вдруг прижалась к Ниротилю воительница, запустила руку под его кольчугу, отдернула, — ай! кольцо разошлось.