Мысль заставила пробудиться ревность и что-то, напоминающее обиду.
— Нечего на это бесчинство смотреть. Пойдем отсюда.
Она безропотно подчинилась. Ни малйших признаков недовольства.
— Вы позволите попросить? — спросила Сонаэнь, — здесь нищих много. Я могла бы раздать милостыню от вашего имени.
— Позже, — Ниротиль вручил ей свой кошелек, — дождемся хотя бы окончания песен.
— Этого придется долго ждать. Прогуляемся вокруг храма?
На освещенной стороне любоваться было особо не на что, но на затененной, как заметил полководец, немало парочек облюбовали укромные уголки для тайных свиданий. Луна бросала достаточно света здесь. Подстриженные ухоженные кроны деревьев скрывали воркующих южных птиц. Под одним из таких деревьев — низко висящие ветви, мелкие листочки, едва шелестящие на слабом ветру — как раз уединились двое, очевидно, совсем нетерпеливых любовников. Низкий женский стон и торопливый мужской шепот заставили Ниротиля покраснеть, невольно оглянуться на супругу.
Она не подала вида, что что-то услышала. Но долго прогулка не продлилась.
Уходя, Ниротиль в арке ворот зацепил плечом одного из зрителей, тот недовольно буркнул что-то вроде «акани оймади», а уж на салебском Ниротиль говорил свободно.
— Акан мадури, хайви, — ответил он.
— Что вы сказали ему? — Сонаэнь даже остановилась. Ниротиль пожал плечами, радуясь теме для беседы.
— Он сказал: «расхаживают везде». Я ответил: «Хожу, где хочу, сосед». А ты не поняла?
— Я не знаю салебского.
— Несложный язык. Говорят, самый удобный из наших для торговли. Если захочешь, выучишь за полгода, проверено.
— А как на сальбуниди будет «я люблю»? — невинно поинтересовалась леди Орта.
Ниротиль тяжело вздохнул.
— Ва-а-паре. Шу, а па?
— Это вы что-то спросили?
«Мерзавка, знает наверняка, — думалось тем временем Ниротилю, — не может того быть, что ее мать, будучи отсюда, не знала хотя бы самых расхожих фраз на сальбуниди. Ужасно, о Господи, что я начинаю ее хотеть — мерзко, недостойно, но хочу, и хочу, чтобы хотела и она. Знание об этом дало бы ей слишком много власти надо мной. А что бывает с теми, кто подпадает под влияние своих жен?».
— Я спросил «а ты?» — перевел полководец, искоса поглядывая на супругу.
Удивленный ее дерзостью и восхищенный ее прямотой, он не отвел от нее взгляда, хотя она смотрела на танцоров на площадке, исполнявших прощальный номер. Глаза ее блестели. Почувствовав его необычное внимание, Сонаэнь явственно зарумянилась. Лукаво блеснули серебристые огромные глаза в обрамлении черной густоты ресниц:
— Что же, мой господин, вы не смотрите?
«Я вижу кое-что прекраснее, — думал Ниротиль, но промолчал, — и хочу знать, чем мне платить за твою красоту. Чем мне платить в этот раз».
— А ты так танцевать умеешь? — спросил он сам для себя неожиданно. Сонаэнь опустила глаза на мгновение. Искрящаяся улыбка, озаренное костром лицо сделало ее старше и загадочнее.
— Давно не практиковалась.
Если закрыть глаза — то ее рука на его локте возвращала в те времена, когда он был… моложе? Не столь разочарованным? Полным надежд? Полным любви?
Но если поверить еще раз — разве будет так же больно, как в первый раз, когда она уйдет от него? Когда любовь истлеет и оставит по себе одни угли? Когда победа обернется ранами, а триумф — долгами и завистью глупых зевак?
— Танцы заканчиваются. Может, будут фейерверки? — надеясь отдалить ее от себя, тщетно воззвал Ниротиль, но леди лишь мягко улыбнулась ему из темноты. Темными змейками серебра заблестели подвески в ее косах.
— А как будет «салют» на салебском? Чириди? Ва-а-паре… таи… чириди?
— Не так, — буркнул он, — сначала говоришь «салют», потом говоришь, любишь или нет.
— Люблю, — веско и значительно произнесла она, и глаза ее не смеялись в эту минуту. И от этого тихого, осторожного «ва-а-паре» Ниротиль сломался. Его решимость раскололась, стена, которую он так старательно подпирал своим недружелюбием, рухнула к ее ногам.
Они потянулись друг к другу. Странный, незнакомый запах ее духов — древесный, мускусный, с нотами незнакомых южных цветов, смешивался с ее собственным строгим ароматом можжевеловой хвои, дурманил и манил. Поцелуй должен был свершиться. Он был неизбежен.
Но в эту минуту раздался испуганный возглас на мирмите, а затем и на хине:
— Пожар! Горим! Пожар!
Ясень и Триссиль первыми перемахнули через оградку, отделяющую пространство храма от площадки перед ним. Под вопли возмущенных даитов принялись вытаскивать перепуганных служителей из крохотной пристройки без двери, толпа заволновалась…
— Лошади! Лошадей держите! — закричал Ясень, обернувшись назад. Ниротиль шарахнулся к оградке, не дожидаясь столкновения с перепуганными животными.
Лишь на мгновение замедлился, пытаясь сообразить, успеет ли — и рука Сонаэнь, до того лежавшая мирно в его ладони, неощутимо, неотличимая от его собственной — выскользнула прочь.
*
…Сальбуния горела. Горели склады янтаря, горели дома, лопались звучно стеклянные окна, рассыпаясь мелкой крошкой по мостовой. Горели запертые в сараях и пристройках коровы и прочий скот, жалобно ржали лошади в своих денниках. Падали откуда-то сверху, превращаясь на лету в пепел, бумажные фонари и бельевые веревки.
Ниротиль отводил войска. На грабеж был дан час, но его ребята уже урвали свое в предместьях и не стали зря рисковать собой. На город налетели всадники Ревиара Смелого. Измученные самым долгим из переходов, утомительными перебросками, выселенные со своих мест засухой и давлением соседей, они спешили восполнить потери.
Многие из них не говорили ни на одном из наречий, кроме степного ильти. И на всех, кто не был рожден в Черноземье, посматривали снисходительно. Но никакого снисхождения не проявили в этот раз к разграбленной Сальбунии, почти половина жителей которой занимала сторону Элдойра в войне.
Оголодавшим, воинам было все равно.
— Поджигать, мастер? — спросила Триссиль, нетерпеливо перекладывая факел из руки в руку. Полководец отобрал его у нее и отвесил основательный подзатыльник.
— Еще чего! Мало огня? Сдурела совсем. Отводи своих к аллее. Десятники! Отходим по очереди к тем кипарисам!
Долвиэль-младший — третий сын отца, выживший после всех сражений, в котором участвовали их дружины — лежал в телеге, прижимая руку к животу. На мгновение Ниротиль испытал неприятный ужас: показалось, что он мертв. Почти так же погибли оба его старших брата. Но, когда он открыл глаза, они были ясными и оказались затуманенными лишь вином, а не болью.
— Перебрал малец, — громким шепотом сообщил его сосед с перемотанной наспех головой, попыхивая слишком набитой трубкой, — но славно, что мы не там.
Полководец перевел взгляд на дорогу, ведущую к Внутренним Садам, вокруг которых, вопреки обыкновению поселений, строилась когда-то Сальбуния. Под сапогом что-то неприятно хрустело, а стелька то ли сбилась, то ли окончательно выскочила со своего места, и воин замедлил шаг. Да нет же, камушек под ступней. Отвратное ощущение. Переобуваться было негде и некогда. Следовало поспешить.