— Никак нет, мастер. Мы пока не можем добраться до выживших. А там воздуха уже и нет почти.
— Кто-нибудь проник внутрь?
— Мастер-лорд отправил с другого хода. Он замурован, но парни разбирают. Мы хотели отвлечь их.
Полководец вздохнул. Облегчение мешалось с раздражением. Ему самому следовало подумать о возможности засады. Дека Лияри ведь был лучником, а значит, для него это самый характерный прием сражения. Но все мысли улетучились, когда из двери выволокли еще одно тело — и сердце воина замерло, в животе резануло болью.
Трельд. Весельчак Трельд. Широко открытые карие глаза смотрят в чужое небо спокойно и уверенно.
— Еще есть кто-то? — полководец подивился спокойствию в своем голосе.
— Раненных мы вынесем, когда будет достаточно воздуха внизу, мастер.
— Так пробейте потолок, ваши души!
— Это усилит огонь, мастер…
Он беспомощен и неопытен в битвах под землей, среди камней и тесных коридоров; его — их — стихия степь, холмы, луга, и только знание, что сам он, хромающий и едва живой, не принесет много пользы, но только будет занимать место, останавливает Лиоттиэля.
Ожидание убивает. Мертвецы. Одни мертвецы, все чаще обожженные, ужасный запах снова окружает его, снова вокруг него, возвращая в битву за Элдойр, к моменту падения Южной стены — сладкий запах плавящейся и горящей, живой кожи. Наконец, появляются живые, и Ниротиль готов рыдать. Их выносят без щитов или носилок, на руках — он считает: один, два, три. Литто. Сулизе-младший. Сулизе-старший — братья держатся вместе даже сейчас. Живой, на своих ногах, ошалелыми глазами глядя в пространство, выбирается Бритт Суэль, бастард суламитской княжны, совсем юноша, принятый Ниротилем из жалости когда-то. Везучий. Большинству повезло куда меньше.
Двадцать три тела на мостовой. Их нечем прикрыть, полевого госпиталя нет, или он слишком мал, а рук не хватает. Против воли мысли Ниротиля обращаются к изменнице Сонаэнь. Она служила в Ордене Госпитальеров, и она могла бы помочь. Абсурдна была бы мысль, что девушка станет закалывать солдат ради своего любовника.
Или нет? После всего пережитого нельзя ни в чем быть уверенным.
Наконец, появляется и знакомая черная курта, прикрывающая серый от грязи и мокрый насквозь ружский кафтан. Ниротиль прижимает ладонь ко рту: его немного подташнивает.
Триссиль все еще жива, когда ее кладут ему почти под ноги. Точно на границу между еще живыми и уже мертвыми.
Это долгое, бесконечно долгое, страшное мгновение.
— Этого уберите, — запыхавшийся в своей сутане госпитальер быстро шел вдоль рядов раненных, — у этого кровотечение, этому не помочь…
Ниротиль, бездумно зависший над безжизненной Трис, обратил внимание на ее правую руку. Безымянный и мизинец на смуглой кисти почти целиком отсутствовали. Крови не текло. Ее рука горела — судя по виду, как и часть ее лица, и волосы… И все еще она была жива. Тихо ругалась на ильти, жалобно просила убрать «эту дрянь» с глаз. Ниротиль отвернулся, надеясь, что хотя бы глаза ее целы.Она не перенесет слепоты.
Хотя с этой женщиной ни в чем нельзя было быть уверенным.
*
Женщины. К тридцати пяти полководец Лиоттиэль знал, что они всегда останутся его слабостью, и не рисковал набирать воительниц в армию. Все изменила она — подобранная им ружанка, которую они поначалу звали или просто «женщиной», или «сестрой», а уже после к ней одно за другим стали прилипать прозвища.
Она не была похожа на других женщин. Триссиль не плакала из-за ран. Даже в первые дни в его лагере, в тот тяжелый, голодный год, она ни разу не плакала. Первое, что она сделала, когда прибыла, это отрезала волосы так коротко, как смогла, соскребла с себя грязь и прикосновения насильников в поилке для лошадей и сожгла почти всю одежду.
Ниротиль долго раздумывал над тем, куда приблудную женщину поселить. Она сама избрала его шатер, улеглась у него в ногах и там провела следующие два месяца. Руги, служившие у полководца, пояснили, что тем самым она признает его военачальником и своим командиром.
Дважды ему за этот срок пришлось отбирать у нее ножи, которыми она намеревалась перерезать себе горло.
— Теперь твоя жизнь принадлежит мне, и я решу, когда ты ее отдашь, — нашелся он с ответом после тщательного обдумывания ее положения, — поняла? Никакой крови в моем шатре.
— Яд или веревка не сделают много крови, — на корявой хине, поразмыслив, ответила женщина. Ниротиль засмеялся.
— Ох, находчивая лиса!
Лис руги, степные кочевники, знали и почитали. Впервые ружанка улыбнулась.
Еще через неделю полководец осторожно дотронулся до ее плеча ночью, обнаружив знакомую твердость металла. Острый нож мгновенно уперся ему в шею, Ниротиль отнял руки. В глазах женщины не было намека на сон.
— Ты заболеешь. Тебе нужно снять ее. К тому же, она моя.
— Днём она твоя. Ночью она тебе не нужна. Уйди, пока я тебя не прирезала.
— Тебе нужно нормально выспаться.
— А ты, значит, лучше всех знаешь, что мне нужно? Свали, пока цел, брат-воин.
— Где твоя дерзость днём, лисичка? — Ниротиль вздохнул, затем сумасбродная мысль посетила его, и он отстранился, принялся раздеваться, игнорируя ее ошалелый взгляд.
— Сдурел, — констатировала она, — ты что делаешь?!
В ее голосе ему послышались оттенки паники. Не обращая внимания, он обнажился полностью, отбросил вещи в сторону, раскинул руки. Ягодицы неприятно холодил сквозняк.
— Смотри сама, я тебя не трону. Я не хочу.
— Поздравить? Свали, — женщина села, не убирая нож и продолжая хмуриться, — можешь не трясти передо мной причиндалами, не впечатляет.
Ниротиль лишь закатил глаза.
— Если кто-то захочет тебя тронуть, ему придется сначала убить меня. Сними мою кольчугу. И не трогай мои вещи больше, — не удержался он, когда все же добился своего.
Так тяжело она никогда не была ранена. Она часто казалась ему почти неуязвимой. Она — и Весельчак Трельд, чуть поодаль лежавший теперь мертвым.
Крики и стоны доносились со всех сторон. Маленькая диверсия быстро превращалась в полномасштабное хаотическое наступление.
— Давайте, сюда, порвем их!
— Десять-двадцать, не больше, — считал кто-то, — на каждый вход. Мы их задавим.
— Кто-нибудь, где мастер-лорд? Его ребята там внизу почти прорвались. Сюда нужно еще нажать!
Ниротиль, глядя на возбужденных, обозленных воинов, рвущихся отомстить за соратников, ступил на шаг назад. Наивные лицемеры могли говорить ему, что трагедии в Сальбунии можно было избежать. Когда они мстят, нет того, кто их остановит.
Этому урагану можно лишь подчиниться, взлетев с ним вместе или погибнув под его ударами.
Но Трис, чье дыхание увядало у него под ногами, не заслужила такой участи. Идя рядом с уносящими ее госпитальерами и прикрывая себя и ее щитом, Ниротиль молился — возможно, впервые в жизни.
Останься со мной, Правдивая. Оставь ее со мной, Боже, просто оставь ее жить.
Серая одинокая вуаль возле виселиц в стороне от центральных ворот Наместника обрадовала полководца даже больше, чем когда-то прежде в степях — знамя подкрепления.
— Сонаэнь, — он впервые произнес ее имя за долгое время, — ты уже достаточно здорова? — она смолчала, сжав руки перед собой, трепещущая и маленькая, — я спросил. Ты. Здорова?