— Огонь не дал ей истечь кровью. Но я не знаю, сохранит ли рука способность двигаться.
— А заражения не будет?
— Меня больше тревожит ожог на шее. Рваная рана на груди — тоже опасна.
Ниротиль зажмурился, старательно изгоняя нахлынувшие воспоминания. Звуки. Запахи особенно: горящая живая плоть, тлеющая кожа — от одного только смрада его выворачивало, но это было ничто, рядом с тем, что испытывали жертвы огня.
— Хочу видеть ее живой, — сдавленно ответил он лекарю, — это все. Как только можно будет, дай ей что-нибудь от боли. А Хедар? Ему можно помочь?
— Чем я занят, брат-воин? Иди; кого возможно, мы спасем. Она сильная. Как и тот паренек, — Сегри вздохнул, — но я ничего не смогу поделать с кровотечением. Если оно начнется…
— Триссиль, драная ты лисица, не смей сдохнуть, — проигнорировав слова госпитальера, Ниротиль все же придвинулся ближе к лицу раненной, — все вы, подлые гады, все поумирали, побросали меня, еще и тебя я не лишусь.
Она всхлипнула, Сегри зашипел о том, что женщине нельзя плакать, но полководец знал, что значит плакать без слез. Она это тоже умела. Как все в войсках Элдойра.
— Весельчак подождет. Дай ему достаточно насолить райским обитателям прежде, чем мы вместе его хорошенько отпинаем за дезертирство.
Трельд и она всегда были той еще парочкой. Безрассудная половина его присягнувших оруженосцев. Безрассудная половина его самого.
Вместе со всеми стоя у могил, в которые опускали павших в подземных коридорах Флейи, Ниротиль был зол и растерян.
Полководца занимали невеселые думы. Конечно, он смог исцелиться после тяжелых ран. Что стоило ему двух лет жизни и двух неудачных браков. Тило сдержал усмешку. Маячившая у его палатки фигура Сонаэнь заставляла сердце приятно согреваться. Даже издали, даже с не до конца вернувшимся зрением, Ниротиль мог ощущать гложущую ее вину и раскаяние.
Гневаться на нее было бесполезно.
— Вы позволите поговорить с вами? — пролепетала Сонаэнь, встречая его у палатки, но держась на почтительном растоянии. Он замер, размышляя.
— Нет, не позволю.
— Накажите меня, но позвольте…
— Леди Орта.
Он открыл было рот, чтобы прикрикнуть, но — это было также бесполезно, как кричать на каменные стены.
— Зайди, госпожа. Встань здесь, — он тяжело опустился в раскладной стул — тот тяжело заскрипел под весом вооруженного мужчины, — говори.
Его жена — изменница, напомнил себе Ниротиль, — сцепив руки, опустила голову и почти скороговоркой забубнила:
— Мой господин, вы вправе лишить меня жизни, вправе меня наказать голодом или ссылкой, но все, что я по ошибке делала, я делала под влиянием ложного убеждения, под действием обмана, я… Никогда, я всегда полагала, что вы равнодушны к моему присутствию, а это — и он, и…
Она заплакала. Устало глядя сквозь нее, сквозь окружающий их спешно разбитый лагерь в упавшую на Предгорья зимнюю ночь, Ниротиль задавался вопросом, как бы ответил на это Ревиар Смелый. Эталон рыцаря и полководца, величайший из воителей — что он бы сделал? «Спрошу, когда увидимся, — решил Ниротиль, — не то, как Сонаэнь, напридумываю себе… Однако, пора с этим кончать».
Сонаэнь, однако, не планировала так быстро завершать свой спектакль. Он убрал колено в сторону, когда она опустилась перед ним на землю, с мольбой заглядывая в его равнодушное лицо.
— Ты все сказала?
Было бы утро. Была бы прекрасная, залитая солнцем, довоенная Саба, где за ажурными решетками скрывались пышноцветущие сады, а свадьбы собирали полгорода на торжественных шествиях. Была бы она, Сонаэнь, перед ним на площади, признавшаяся в измене…
И тогда я бы не смог опустить клинок на ее шею. Или затянуть узел веревки на ней. И вывести ее на площадь тоже. Бедная девочка.
Он встал, убирая колено из-под ее дрожащих, горячих ладоней. Срочно требовалось раздеться и хотя бы пару-тройку часов провести во сне.
— Ты видела саваны? — негромко поинтересовался он, медленно стягивая кольчугу, — видела наших мертвых? Двадцать восемь единобожников, пятеро огнепоклонников — потребовались погребальные костры, но их еще не запалили. Это сделают не раньше, чем хотя бы одного из убийц не положат туда же. Сними сапоги с меня.
Она повиновалась с готовностью, шмыгая носом и утирая слезы рукавами своего серого платья.
— Так все мертвецы — это твоя добыча, милая, — еще ниже опустив тон своего голоса, молвил Ниротиль, — если бы не твоя измена… — он почти с наслаждением выговорил это слово, — но это предопределение Божье, думаю. Так или иначе, мы бы схлестнулись. Лияри ненавидел меня слишком долго, он так просто никогда не отступил бы.
— Он вас не ненавидит.
— А, ты подала голос! Хорошо же. Скажи же мне, милая жена, из-за чего весь этот сраный город тогда гудит, как осиный рой? — он подставил ее рукам вторую ногу в тяжелом сапоге, — не из-за его жадности, жажды наживы и предательства? Может, из-за вашей с ним великой любви?
— Вы ничего не знаете о любви, — она замерла у его ног с сапогом, упрямо сжав губы.
Горечь и обида обожгли Ниротиля, как будто выплеснутые раскаленными на его сердце.
— А ты знаешь!
— Я знаю.
— Дай угадаю. Он читал тебе стихи? Пел песни? Держал за руку и любовался с тобой видами природы? — ревность присоединилась к прочим бушующим чувствам, перехватывало дыхание, Ниротиль пнул сапог, едва он оказался у нее в руках, — какая печаль, что я не знаю ни одной песни, кроме солдатских, а природой любуюсь, когда приспичит отлить в степных кустиках!
Она подняла на него свои большие грустные глаза.
— Вы не знаете, о чем говорите, — повторила леди Орта уже без страха, твердо, — вы не знаете, что такое любовь, мой господин. Я не виню вас за это. Вам негде было научиться.
— Успехов в твоем учении, в таком случае. Попроси у своего «наставника» веревку или лестницу, и я с радостью отправлю тебя к нему. Я предлагал тебе уйти! — наконец, он не мог больше оставаться спокойным, — предлагал тебе найти себе ровню! Но ты хотела быть женой полководца.
— Я хотела вас любить! Если бы вы хотя бы говорили со мной… Если бы не били…
— Да о чем с тобой, кретинка полоумная, говорить? — взорвался Ниротиль, — и когда я тебя бил? У тебя сломаны кости? Ты истекаешь кровью? Не можешь спать из-за боли? нет? Так вот я не бил тебя, в таком случае. Тебя вообще никто не бил.
Она хмуро отвела взгляд.
— Нам не понять друг друга.
— Чего понимать, — буркнул Ниротиль, — еще одна моя ошибка. Умею выбирать женщин, чего уж там, даже вслепую.
— Не смейте!
Ему захотелось ее ударить; по-настоящему, больно, может, до крови. Но он знал, что не сможет все равно.
— Вы останетесь здесь на ночь? Я нужна? — ледяным тоном спросила Сонаэнь.
— Тебя только и не хватало, подстилка флейянская, — зло проскрежетал он на сальбуниди, широким шагом удаляясь из собственного шатра.
Что ж, подумал он, кое в чем брат Гана оказался прав. Второй брак затмил первый. Амрит Суэль была забыта. Она умела вымогать подарки, внимание и ревность. Никогда не замахивалась на большее и знала свое место. Сонаэнь Орта вот-вот могла стать причиной новой войны.
Или небольшой осады.
*
…Сальбуния горела. Длинную мощеную дорогу, ведущую к воротам, они проезжали молча. Ни у кого не хватало духу взглянуть на тела, висящие вдоль кипарисовой аллеи. Когда кипарисы заканчивались, видны были установленные колья — для особо яростных из салебских защитников. Их было много, жертв налёта. Почему-то в основном торговцы. Торговцы, ремесленники, мастеровые. Гораздо реже воители. Почти никогда шлюхи.