Он так и остался незавоеванной территорией.
И, думая об оставленных Руинах в самом сердце вражеской страны, Ниротиль поклялся, что однажды он или завоюет город миремов — или погибнет, пытаясь. «Если им угодно будет назвать это войной с язычниками, пусть, — горячо пообещал себе Тило, — да, я был ранен и слаб, я думал, что смогу жить без войны, они звали меня „Миротворцем“, но — клинком или словом, хитростью или правдой, я буду воевать. Я останусь в строю».
С ним будут Линтиль, Ясень, и Трис, конечно. Она поможет понять, зачем и для чего Сонаэнь закрывала его собой от Лияри. Она все объяснит. Когда выздоровеет. У них будет время все исправить. А Сальбунию они забудут.
Ниротиль дышал в болящие от холода пальцы, глядя в сторону своего шатра, когда его осенило. Он поспешил назад к госпитальерам, споткнулся, ногу не вовремя свело болью.
У палатки наблюдалось некоторое неожиданное столпотворение — был даже Хедар, уже вставший на ноги. Полог подняли изнутри, Ниротиль оттолкнул Ясеня, занявшего проход:
— Трис, лиса ты долбанная! Сейчас же отправимся отсюда к нашей стоянке! Там не будет Орты, она в парадном шатре, я ведь там сам теперь не живу! Я…
— Она умирает, мастер, — встал на его пути Сегри, — боюсь, больше я ничего не могу сделать.
========== В память подранков ==========
Очередные сумерки. Очередной день в ожидании. Письма от Правителя, письма с несуществующей родины — родственники жили кто где, и половину их писем Ниротиль мог выбросить, не читая: они все равно писали одно и то же.
Еще один вечер у костра, перед Дворцом, во враждебном мраке Флейи. Из-под тента за ним послышался тихий возглас. Полководец приподнялся, тревожно вслушиваясь.
— Еще дышит, — легла на его плечо рука Ясеня, и он опустился на край бревна вновь.
— Неужели из-за одного ожога можно умереть? — спросил притаившийся под тентом Пастушок Азу. Ясень окинул его хмурым взглядом.
— Можно. От укола булавкой можно умереть, надо лишь знать, куда и как колоть. Командир, лучше бы тебе поспать. Третий день ведь.
— Еще раз подсунешь снотворное — заставлю с землей сожрать, — бесцветно отозвался Ниротиль.
…Ниротиль привык к штурмовым войскам с детства. Он еще помнил себя семилетним мальчишкой — помнил свои игры на перекрестках чуть севернее Сабы, где широкие степные дороги были проезжими круглогодично, или по крайней мере, большую часть года. Для босоногих и чумазых детей не было радости больше, чем встретить случайно проезжающего рыцаря — иногда они забредали на восток от Сальбунии, настоящие рыцари, в доспехах, на больших красивых лошадях.
Были и воины-кочевники, но они всем отличались от закованных в тяжелые латы и броню рыцарей: они двигались легко, сами могли взобраться в седло, говорили на ильти и редко носили кольчуги в повседневной жизни.
И они редко умирали на перекрестках сабянских дорог, как порой этой случалось с заплутавшими раненными рыцарями западных княжеств.
Веселой толпой, борясь с брезгливостью и страхом, окружали умирающего или умершего мальчишки, осторожно пытаясь палочкой открыть его забрало, а если повезет — утащить наплечник или другую деталь доспеха.
Ниротиль помнил то странное чувство, поднимавшееся от живота выше, чувство между страхом и ожиданием, когда он заглядывал в просвет забрала или под шлем и иногда видел глаза — еще живого, еще в сознании, воина.
И запах, конечно. Так теперь пах тент госпитальеров, как бы мастер Сегри ни пытался добиться хотя бы относительной чистоты, сколько бы он ни вытряхивал лично каждую тряпку на легком утреннем морозе.
Точно такими же глазами смотрела Трис на него с щита. Сухой рот ее был открыт, иногда его кривила уродливая судорога, когда она вдруг переставала дышать, и тогда ее глаза становились еще больше, распахиваясь в неподдельном ужасе агонии.
— Только дыши, душенька, — уговаривал ее Ясень, раз за разом смачивающий ее губы, — не сдавайся, ласточка.
Они сменяли друг друга безропотно, не договариваясь об очередности. На исходе второго дня Сартол-младший посетил Ниротиля и почти силком отволок его прочь от койки раненной.
— Понимаю твою печаль, мастер войны, но мой отец тоже умер. Отдай нам Наместника. Клянусь, ни один из моих не проговорится, когда мы отомстим, как положено.
— Мы ждем приказа его величества. Хватит убийств.
— Миротворец, так? — зло усмехнулся молодой лорд, — отдай нам его. Я знаю, ты отправил письмо Правителю и ждешь его приговора; что толку ждать, его приговор известен! Пусть для Правителя он сгинет от воспаления легких, если так надо. Собака не заслужила теплой клетки и почетной казни. Отдай мне его.
— Это не нам решать, — ровным голосом ответствовал Тило, от души желая долбанному Сартолу-наследнику провалиться в ад. Тот кисло скривился в ответ.
— Когда твою спину так согнуло покорностью долбанным приказам, а?
Твоего отца выкинули вниз с высоты пяти этажей, подумал Ниротиль, но не тебя. Когда выкинут тебя, после чего соскребут то, что останется, запихают в доспехи, назовут полководцем и отправят Бог весть куда спасать сраное разваливающееся королевство, твоей спеси поубавится.
Уходя, Сартол, так и не добившийся своего, бросил через плечо:
— Твоя женщина-оруженосец умирает, командир. Она не сможет дышать сама. Окажи ей милость, избавь от мучений. Больно смотреть.
Но Ниротиль не мог. Когда-то он клялся, что обязательно сделает это, если придется, но от этого греха руки его были чисты. И когда ее дыхание стало совсем слабым — сломанные ребра, больше нет сил, виновато блеснул сквозь грязную челку карий глаз перед тем, как закатиться, он подхватил ее на колени и дышал за нее.
— Целоваться вздумал? — мастер Сегри поддержал ее голову, проходя мимо — ты не сможешь делать это день и ночь.
— Я сменю, — подался вперед Ясень. Бритт от костра фыркнул:
— Сестра-воительница не простит, но я в очереди следующий.
Втроем они сменяли друг друга, осторожно присаживаясь и передавая бесчувственную и ослабшую Трис из рук в руки. Ниротиль не мог сказать, сколько минут или часов прошло, прежде чем под губами он вдруг почувствовал отклик. Затрепетали веки. Она сомкнула губы, и на мгновение это действительно был поцелуй.
И мгновение это было долгим. Ниротиль улыбнулся ей, вздрагивающей в его руках, даже зная, что ружанка вряд ли запомнит эту улыбку. Некстати, но подумалось, что за все годы он ни разу не целовал Триссиль, даже в те короткие две ночи, что она разделила с ним.
— Если еще захочется, лиса, то умирать для этого необязательно, — с притворной строгостью сказал Тило женщине, покачивая ее, едва приходящую в себя, — я всегда рад, да и парни тоже, так?
— Пойду одного из горных козлов поцелую лучше, — отозвался Ясень, уже шатающийся от усталости.
Ниротиль подавился смешком, когда увидел, как покраснел его оруженосец, сталкиваясь взглядом с очнувшейся Триссиль. Уходя, Ясень незаметно прикоснулся к своим губам и провел по ним пальцами.
Несмотря на повседневную неприязнь между этими двоими, они стояли друг за друга насмерть, если приходилось.