— В таком случае, я буду говорить сам.
Ее молчание в ответ сделало тишину еще более напряженной и тяжелой. Полководец вздохнул. Что ж, идеальным разговор уже не получался. Он старался не смотреть ей в глаза — она смотрела прямо перед собой, на сложенные на Писании руки. Вся поза говорила о напряжении, о внимании, но она не двигалась.
Как будто, стоило ей отпустить Книгу, он бы за волосы уволок ее прочь в подземелья для пыток и расчленения. Ниротиль открыл рот, но, какие бы слова ни приходили ему на ум, все они были бессмысленны. Что он мог сказать? Должен ли он был сказать, что простит ее, если она попросит прощения? Должен ли был запугивать или угрожать?
— Я чувствую себя виноватой, — вдруг тихо произнесла Сонаэнь, — за то, что не чувствую вины перед вами. Не смешно ли это.
— Да уж, забавно, — фыркнул он.
— Повешение — это больно?
— Умирать всегда больно, я думаю.
— Это быстро?
Лгать Ниротиль просто не мог.
— Нет. Это может быть достаточно долго. На это неприятно смотреть.
Она кивнула, не поднимая глаз.
— Я никогда не видела.
Снова тишина. Но потом Сонаэнь подняла глаза на своего мужа.
— Мне никогда не было с вами хорошо, — заговорила она, выплевывая слова, словно горечь, попавшую на язык, — вы могли бы часами целовать меня, но мне никогда не было бы так хорошо с вами, как от одного его слова.
— То есть, ты хочешь меня разозлить все-таки.
— Вы можете его повесить. Но заставить меня забыть то, что он для меня значил, не можете.
— Я могу повесить тебя.
Произнесенные вслух, эти слова стали реальностью, близкой и простой, фактом, не подлежащим обсуждению. Сонаэнь побледнела. Ниротиль приподнял бровь, чувствуя, как гнев тает в его груди без следа. Возможно, она действительно все еще видела в нем своего сказочного рыцаря время от времени. Только сейчас это был рыцарь-враг, похитивший прекрасную даму. Ему это показалось занятным.
Придворные дамы и знатные леди — насколько знал их Ниротиль, конечно, — редко обманывались насчет глубины чувств своих ухажеров. Они не путали флирт и настоящую жизнь. Сонаэнь этим навыком не обладала.
— Я хочу, чтобы завтра ты была готова утром. Есть прекрасная кружевная вуаль среди твоих вещей — я пришлю ее тебе.
— В котором часу, мой господин?
— Перед полуденной молитвой.
«Вот теперь, — удовлетворенно подумал Ниротиль, созерцая ее лицо, ее дрожащую нижнюю губу и нескрываемый ужас в глазах, — вот теперь ты хочешь со мной говорить».
*
Повешение в Элдойре и в пределах границ всего королевства было делом нередким.
Конечно, некоторые области Поднебесья и княжества особенно отличались. Таильское княжество на севере, например — вся дорога, начиная с поворота на Беловодье, смердела разлагающимися телами: жители окрестных деревень предпочитали свершать правосудие подальше от родного дома из суеверных соображений. А вот Черноземье редко сталкивалось с подобной казнью: в степях вешать было негде.
— По крайней мере, мы никого не пытали, — высказался Сато-наследник, складывая руки на груди и скептически оглядывая площадь перед Дворцом, — помнится мне, как взяли Розовые Ручьи — прибыли Наставники, и ну визжать, ну возмущаться! «Вы их били по лицу, это запрещено», «учинили грабеж, как можно».
— Не может быть, — Ниротиль оглянулся на соратника, удивляясь. Тот уверенно кивнул, подражая отцу даже выражением лица.
— А перестали, когда мастер войны Регельдан со своими приехал. Перевешали они там всех, и никто нам о пытках не напоминал: некогда. Пока вешали, пока закапывали…
В Элдойре казни отныне свершались не в черте города, когда дело доходило до государственных вопросов и приговоров самого Правителя. Вешали в белом городе на стенах или вдоль трактов, отсекание головы происходило сразу за воротами. Ниротиль считал дни до возвращения: ему любопытно было взглянуть на то, как восстанавливается город. С возросшим в несколько раз населением он должен был превратиться в настоящую помойку, опасную и неконтролируемую, но все приезжающие оттуда вестники восхищались чистотой и порядком столицы.
«Может, Гельвину удастся остаться Правителем и что-нибудь да отстроить во всем этом безумии, — надеялся Ниротиль искренне, — он из всех Хранителей никогда не задирал нос». Конечно, простонародье бы приветствовало на троне хоть злого духа, если бы это гарантировало сытую жизнь без войн и грабежей. Но Гельвин был справедлив и честен, хотя, возможно, для Правителя это были не самые важные черты.
Во всяком случае, не эти достоинства стояли на первом месте, по мнению Ниротиля, но что он знал? Лиоттиэль дернул плечом: Ясень встал справа, напряженный как струна; косы его были уложены по плечам и украшены затейливым плетением и лентами.
— Вот уж не думал, что ты увлекаешься дурманом или предпочитаешь одеваться в женское на казни, — Ниротиль потрясенно взглянул на соратника, Ясень вернул ему мрачный взгляд.
— Это все Трис, господин мой. Пока я спал.
— Буду знать, что твой сон крепок, если доведется отправлять в дозор… Где леди Орта? Я ведь за ней тебя посылал.
— Она решила не покидать паланкина.
Ниротиль тяжело вздохнул. Чутье не обмануло его, когда он принял непростое решение: казнь Наместника Лияри и его сыновей не оглашать, не допускать на нее зрителей и не делать объявлений для жителей Флейи. Обе леди Лияри также отсутствовали. Советник, державшийся в стороне, не возражал.
Если бы Ниротиль мог, на площади были бы трое: он сам, его жена и ее любовник.
Поправив западающий ворот парадного плаща, он направился к паланкину. В доспехах и с его спиной это было чрезвычайно рискованное мероприятие, пытаться проникнуть внутрь, и он ограничился тем, что опустился на колено рядом.
— Моя леди решила задержать представление? Не советую ей откладывать свое появление дольше.
— Я могу посмотреть отсюда.
— Сонаэнь, твою душу, или ты выйдешь сама, или я выволоку тебя за волосы.
Занавесь паланкина отодвинулась, появилась ее рука в голубой перчатке. Затем явилась и сама Сонаэнь. Ниротиль грубо поставил ее на ноги, отбросил кружево с ее лица — она предприняла безуспешную попытку прикрыться — и повел за собой.
Скорее, потащил. Поставив ее в паре шагов от виселицы — это было довольно убогое сооружение, ни высокого помоста, ни люков, рычагов и прочих новаторских изобретений, используемых ценителями — не больше чем столб, балка и петли. Четыре петли над широким ошкуренным сосновым бревном.
Ниротиль не питал любви к украшательству.
Сонаэнь слабо пискнула, когда он крепко схватил ее за шею сзади, заставляя стоять прямо.
Старших сыновей Лияри выводили с завязанными глазами из особняка, и прошло некоторое время, прежде, чем их довели до места казни.
— Где он? — пробормотал Лиоттиэль зло, когда Ясень подошел к нему.
— Мы ждем Наставника. Он выказал желание помолиться.
В сопровождении Наставника и пятерых стражников Дека Лияри вскоре явился, шагая почти так же легко, как если бы цепи не сковывали его ноги.
В дневном свете видна стала проседь у его висков, обычно незаметная — на этот раз он носил церемониальную воинскую прическу, высокий хвост на затылке, как это было принято в Школе Воинов. Несмотря на зиму, он остался босиком, что тоже отвечало обычаям.