Ниротиль перевернул лист в поисках возможных дополнительных выплат, полагающихся воинам регулярной армии, но нашел лишь вычерченное каллиграфическим почерком мастера Нэртиса слово «Отъебись». И полководец и оруженосец прыснули.
— Давай, иди, — чувствуя себя шкодным мальчишкой, толкнул Ясеня командир, — только убедись, что она трезва.
Несколько минут спустя до Ниротиля донесся истошный вопль, еще один — крики абсолютного счастья, затем улюлюканье, как на свадьбах в далеких степях Черноземья.
— Убери руки свои от меня, ужасная женщина, — возмущался Ясень громко, — не лезь ко мне, сгинь!
— …Это правда? Меня признали? Совсем-совсем?
Ниротиль улыбнулся. Она никогда не жаловалась, что не получает столько же денег, сколько присягнувшие воины со званием. Однако, видимо, не только в жалованье было дело. Совершенно точно, не в нем. Полководец откашлялся и шагнул из-под навеса.
— Так, успокойся, твою душу сношать, не разноси лагерь, безумица! Не забывайся. Время завершить дело.
Глаза воительницы заблестели, когда она взглянула на Ниротиля полувопросительно. Он подмигнул.
— Присяга, конечно. Если не откажешься. Возьми, вот костюм — не знаю, доведется ли нам когда-нибудь посетить Военный Совет, но ты тоже теперь имеешь на него право.
— Я научу тебя читать, сестрица, — облизнулся Бритт, подплывая слева к Трис, она наморщила нос в его сторону, спешно переоблачаясь. Ясень фыркнул.
— Она и без чтения та еще заноза в седалище! Почему ты не хочешь выйти замуж, нарожать детей и обзавестись хозяйством, Правдивая?
— Мое седалище можешь поцеловать, — отозвалась счастливая Триссиль, не сводя глаз с полководца.
Ниротиль ощутил почти забытый трепет от созерцания ее воодушевленного вида.
Трис была совершенно права, говоря о том, что не создана для украшения придворной жизни или распевания гимнов Веры. Подумать только, когда-то Лиоттиэль зарекался принимать воительниц даже для сопровождения армии, но теперь одна из них стала его оруженосцем!
На черной накидке поверх белого костюма не было герба; предполагалось вышить его самому. Однако присягнувшие оруженосцы отказывались от своих гербов на время служения, а Трис даже и отказываться не приходилось. Она придирчиво изучила себя с ног до головы, вглядываясь в свое отражение в нагруднике Ясеня. Тот стоически терпел, закатывая глаза и сопя с утомленным видом.
— Да хороша ты, лиса, хороша, — позвал ее Ниротиль, — присягни мне — и можем праздновать. Время пришло, милая; сама знаешь порядки.
Присутствующие воины приветствовали ружанку, необычайно раскрасневшуюся, боевым кличем. Ниротиль принял в правую руку от Ясеня знамя Элдойра. Воительница с готовностью обнажила свою саблю и подала ее полководцу в левую. Прижав ее ко лбу и поцеловав, он вернул ее назад. Знакомый запах металла остался на коже.
Отрядный Наставник ступил вперед, откашливаясь и раскрывая свой молитвослов.
— Господь Единственный, Всепрощающий… — воины склонили головы, бормоча молитву негромко, — как завещано нам праведными предками, принимаем мы слова нашей сестры и ее верность славному воинству Элдойра; пока стоит наш город, открытый для всех…
Ниротиль не знал всех слов, что положено было произносить Наставнику. Он едва ли помнил свою присягу — это больше походило на сон теперь. Но когда пришла его очередь говорить, он волновался, как всегда это с ним бывало. Все вокруг расплывалось словно в теплом тумане, и мужчина знал, это могли чувствовать все присутствующие.
Женщина, на коленях стоящая перед ним и держащая на раскрытых ладонях саблю, глядя в землю и ухмыляясь, долгие годы следовала за ним, проливая кровь и пот. Как и все другие его солдаты. Доказательством ее преданности была его жизнь. Но иногда слова должны быть произнесены, даже если возвещают всем известную истину.
Или открывают новую.
— Говори за мной, принося обет. В этот день и во все дни моей жизни, сколько бы ни отмерил мне их Господь… Обязую себя верностью и послушанием преславному белому трону. Обязую себя защищать жизнь других, не щадя своей, когда мой командир сочтет приказать мне это…
Воительница повторяла слова медленно, вкушая смысл каждого. Это не так, как написано в книгах, знал Ниротиль; не так, как было принято — во всяком случае, как это теперь вошло в моду. Не было ни цветов, ни музыки, турнирных ристалищ или лент. Но она не выглядела менее счастливой от этого, кладя саблю к его ногам со словами о защите всем имеющимся оружием.
И конечно, ножны сломала с одного удара, когда полководец в клятве призвал проявить бесстрашие и никогда не отступать. Это был щегольский жест, но его оценили.
…клянусь искать не своей чести и славы, но победы и общего блага…
Он никогда не задумывался, не в присяге ли кроется секрет его собственных успехов и неудач, ошеломительных побед и глубоких падений. Был ли он верен белому трону или Правителю, тому, что олицетворяли они, был ли он верен Совету — Тило не обманывался, он видел их всех насквозь. Ничто из перечисленного не стоило той цены, что каждый из них платил.
Но чему и кому он был предан в таком случае и куда вел своих воинов? И почему так отчаянно гордился каждой вспышкой румянца на смуглой коже Трис, когда она подняла голову?
— Сим обязуюсь и клянусь чтить свою клятву.
— Истинно клянусь, — почти промурлыкала женщина, расплываясь в широкой улыбке. Ниротиль подавил свою.
— И мы приветствуем нашу сестру, воительницу… назови свое имя при рождении.
Она встала с колен, сжав в кулаках саблю так сильно, что полководец боялся за оставшиеся пальцы на ее правой руке, на которую она все еще не могла надевать перчатки.
— Тури. Туригутта, если полностью. Отец звал меня Тури.
— Туригутта, — повторил Ниротиль, — братья, сегодня мы приветствуем нашу сестру Туригутту! Подумать только, хитрая лиса, — обратился он негромко к сияющей воительнице, — ты меня разорила; посмотри, на что мне пришлось пойти, чтобы все-таки узнать спустя столько лет, как тебя зовут. Братья! Защищать сестру, как родную кровь, быть ее семьей во все дни жизни и чтить ее честь — клянемся!
— Клянемся! — дружно грохнули воины. Ниротиль медленно выдохнул. Подобные минуты всегда заставляли его переживать.
…клянусь. Моя верность меня погубит, но что еще у меня есть?
— Ну, а теперь, сестрица Тури, считаю долгом сказать, — грациозно обвил женщину за плечи Линтиль, — эти сволочи отравили мой слух рассказами о твоих сладких поцелуях. Идем, выпьем, и ты поведаешь мне эту историю сама — хочу знать, что я пропустил. И я не уйду, не испробовав того же, готов заложить свой новый колчан.
— Никаких ставок, ты мухлюешь! — категорично высказался Ясень.
Оруженосцы оглянулись на полководца.
— Ты же отпразднуешь с нами, брат Тило?
И конечно, Ниротиль так и сделал.
КОНЕЦ