Миремы тоже носили проклятие «жидкой крови». Глядя на них, Ниротиль не мог поверить, что это — его родня, настолько иначе выглядел их быт. Непонятно было, чего ради они по-прежнему держатся за старые порядки: пашут глинистую бесплодную почву быками и мелкой сохой, старательно разводят в обмелевших прудах карпа и карася. Единственный стабильный источник дохода, сбор янтаря и добыча жемчуга, был отобран предприимчивыми жителями Сальбунии, не обремененными торговой блокадой.
— Не пойму я, кто ими правит, — высказался как-то Линтиль за скудным скорым завтраком, — нет ни дворян, ни судей…
— Жрецы, прорицатели, астрологи, — ответил ему Трельд, — у них есть касты. Астрологи выше прочих, они и решают, чему быть.
— Ну конечно, а когда им приставили нож к горлу, звезды внезапно велели покориться Элдойру, — издевательски ответил оруженосец. Ниротиль призадумался.
Насилие и угрозы? Пожалуй, это был лучший вариант. Ему следовало навести порядки в новообразованной Миремской провинции, но как? Переговоры нужно вести с главами народа, а их по-прежнему не было видно и слышно. На вопрос «кто у вас главный» все отвечали одинаково — называли имя своего деда или отца, дяди или более далеких предков по отцовской линии. На требование принести присягу белому городу и Правителю спешили согласиться — и продолжали жить своей странной жизнью, не интересуясь, зачем, собственно, в городе обитают теперь эти странные солдаты с севера.
А солдат было слишком мало, чтобы навязать новый порядок силовым методом. Да и Ниротиль все еще не мог сидеть верхом, а полагаться на других не привык.
Их маленькая застава пропадала: колодец с трудом орошал крохотный огородик с овощами, что не обеспечил бы и половины обитателей Руин — как назвали усадебку, не сговариваясь, ее жители. Питьевая вода была в дефиците везде в Мирменделе. Запасы зерна у соратников почившего брата Катлио подходили к концу и нужно было закупать хлеб, на что не было денег, да и зернохранилище пребывало в разрухе. Три горбатые южные коровы, бодливые и злобные, то и дело срывались с привязи и убегали в степь, и их приходилось отлавливать по дню, а то и по два. Овец купить было негде. Куры не неслись, дохли десятками, мыши и землеройки уничтожали припасы зерна… бродячие собаки — и те растаскивали все, что находили. Один раз даже уволокли свежевыделанные кожи с конюшни.
И если они не могли обустроить себе даже жилье, то о собственно службе и наведении порядка нечего было и мечтать.
— Здесь все против нас, — высказался Ясень по истечении этих непростых месяцев, — сам повелитель адовых демонов живет в Мирменделе, мастер. Нам здесь никогда ничего не построить.
И с ним — редкость для его дружины, небывалый случай! — согласились все.
***
Накануне дня, безвозвратно изменившего унылый, но размеренный распорядок их жизни в Мирменделе, Ниротиль впервые с ранения смог обойтись без опийной настойки целый день.
Мужчина привык терпеть боль, как ему казалось, но с некоторых пор он уже не считал себя непобедимым воином. Маленькая победа духа над плотью: он прошагал, хромая и опираясь на палку, почти двести шагов. Сам. Один — Ясень неотлучной тенью маячил в отдалении. Вернувшись к Руинам, Ниротиль был весь в поту, ногу сводило судорогами, но он был счастлив, счастлив чистой пьянящей радостью. Подумать только, как порой мало необходимо, чтобы стать счастливым.
Неосмотрительно полководец принял решение штурмовать внушавшую определенные опасения крутую лестницу — и поплатился за свою самонадеянность на пятой ступеньке. Раненая нога внезапно онемела, сломанное запястье дернуло вспышкой резкой боли, и он едва успел сгруппироваться кое-как прежде, чем оказался на земле, лежа на спине и глядя в высокий, в трещинах, потолок.
«Разохотился, — сам себя обругал Ниротиль, опасаясь ощупать собственный затылок, — сильный воин, надо же. Пять ступенек — и будьте любезны, на спину, как навозный жук». Кряхтя и морщась, он повернулся на бок и охнул: в колене нога не сгибалась вовсе, а выше все пекло и ныло.
— Господин мой! — раздалось испуганно совсем рядом.
«Нет, только не ты, ну за что это мне?».
Оказавшиеся неожиданно сильными руки взяли его за плечо сзади — он дернулся, уходя от прикосновения, злясь на себя и на жену.
— Я сам.
— Я помогу…
— Руки убрала! — рявкнул он, опираясь о локоть привычно, прежде чем подняться на четвереньки и медленно, цепляясь за перила, подволакивая ногу, кое-как встал. Держась за стену, он дошел до угла арки, и беззвучная тишина за спиной напугала его. Ниротиль обернулся.
Сонаэнь Орта глядела в пол перед собой, опустив руки. Внезапно мужчина заметил — верно, зрение улучшалось в полумраке — что в глазах ее застыло отчаяние осужденной на пожизненное заключение. «Интересно, соглашалась ли она сама выйти замуж, или ее принуждали? Конечно, принуждали. Кто в здравом уме пошел бы за меня?».
— Позови Ясеня, — бросил он, отворачиваясь, — мне не помешало бы переодеться.
— Я его отпустила. Пожалуйста, позвольте позаботиться о его обязанностях.
— Тебе нечего делать? — вздохнул мужчина, но нужно было идти до конца.
Сонаэнь легко поддержала его слева, подпирая так уверенно, словно делала это уже сотни раз. Чувствуя со стороны сердца тепло ее тела, Ниротиль упустил тот факт, что она ведет его в сторону того помещения, которое было отведено под ее «покои». Здесь полководец оказался впервые.
За два с лишним месяца, что они были женаты, он ни разу не остался с ней наедине. Сонаэнь и две другие девушки — тоже сироты воинов — управлялись с хозяйством, насколько могли, но их рук не хватало на все хлопоты. Быт кочевников прост: каждый в семье и становище делает все, что умеет. Готовка, стирка и ремонт одежды никогда не считались зазорными делами для мужчин. Здесь, в Мирменделе, девушки занимались расчисткой Руин. День за днем Ниротиль видел свою молодую жену по уши в глине, пыли, известке. Вместе с остальными она приводила усадьбу в какое-то подобие если не достойного, то хотя бы терпимого жилища.
Сейчас он обратил внимание на то, что ее серое платье кое-где зашито не по первому разу, а на локтях зияют новые прорехи. Она была босиком. Звенели стальные браслеты на руках — дань ее новому статусу, как и височные подвески в незатейливой прическе, обязательные витые медные ожерелья на шее и кольца-серьги в ушах.
Комната была под стать хозяйке. С неожиданной болью Ниротиль увидел, что вместо хотя бы матраса в качестве постели его жена использует ворох соломы, прикрытой сверху мешковиной и тонким покрывалом.
«Ну нет, так не годится. Спятил я, что ли, в самом деле? Что скажут на это? Что, — тут он похолодел внутренне, — что думают об этом братья-воины?». Он успокоил себя тем, что вряд ли братья-воины бывали в спальне его жены.
Однако еще недавно обвалившаяся штукатурка на стенах исчезла, и выбеленная известкой, комнатка казалась даже милой. Пара сосудов с маслом для ламп, старательно завернутая в тряпку книга хозяйки — опись имущества, и неизменная копия Писания стояли на импровизированном столике у окна. В тазу лежало потертое вышитое полотенце, кувшин с водой был прикрыт куском старой циновки.
Ниротиля Сонаэнь подвела к своей соломенной постели, затем открыла сундук — расписной, в индиговых геометрических узорах, он казался призраком нездешней роскошной жизни. Из сундука девушка вытащила свернутую новую рубашку, и Ниротиль вскинул брови. Заметив его удивленный взгляд, Сонаэнь словно чуть смутилась.