Это было ужасно, более униженным Ростик не чувствовал себя еще никогда. Он едва не упал, настолько сильным было это потрясение. Но все-таки выпрямился, взглянул на чегетазура и понял, что именно теперь, в этот момент, и начинает ненавидеть эту расу, всю цивилизацию, начинает понимать, почему ламары не хотели войти в это более продвинутое в культурном и техническом планах сообщество. Им не позволяла подчиниться этому порядку вещей та самая гордость, которая подсказывает, что умереть может быть лучше, чем потерять собственную природу, ту самую, которая позволяла независимо и ясно мыслить, воспитывать детей, любить, пытаться выжить, пытаться строить собственный мир, каким бы он ни был.
Саваф снова перешел на единый, по крайней мере Рост его понял. Он сказал:
– Человек выяснил, где находятся их базы, теперь у нас есть шанс, причем превосходный и весьма надежный, направить комши к пещерам у озера. И тогда…
Теперь с ламарами должно было произойти что-то очень плохое, может быть, более скверное, чем смерть. Потому что у Савафа в отношении прибрежных ламаров, которые так умело и толково сражались с пурпурными до сих пор, имелся какой-то план… Что-то связанное с тем, как чегетазуры использовали и Ростика.
А он-то думал, если не будет слишком глубоко вчитываться в ту местность, которую его послали исследовать, то сумеет спасти хотя бы самые многочисленные их племена, где большинство составляли женщины и дети… От отвращения к себе Ростик едва не задохнулся, даже почему-то посмотрел на вены на руках, словно перегрызть их, мигом покончить с собой было бы выходом хоть в минимальной степени…
Как закончилась аудиенция, он уже не заметил. Его попросту вывели, посадили в какую-то машину, которая, поднимая шлейфы пыли, доставила его по широким, предназначенным для повозок улицам в ту часть города, где находился аэродром. Почему о нем вдруг проявили такую заботу, зачем вообще возвратили в комнатуху, где его по-прежнему с неистощимым терпением ожидала Василиса, он не знал.
Но догадывался. Догадка, впрочем, не радовала его. Просто он заслуживал с этой своей «закладкой» того, чтобы его силы хоть иногда сберегали. Или поблажка обещала, что с ним-то лично теперь все будет совсем неплохо, опасаться ему нечего, только он должен делать свое дело, выполнять распоряжения, которые ему спустит Саваф, а остальное… забудется.
Никогда не забудется, решил Ростик, дрожа под одеялом, которым его сразу же после возвращения укутала Василиса, даже не обратив внимания на то, какой он грязный и потный. Еще она попыталась напоить его бульоном из молдвуна, действительно приготовленного так, что он отдавал мясным духом. Не составляло особого труда придумать, что это куриный бульон, которым мама всегда поила его во время болезни… Нет, жестко приказал себе Ростик, если так вот «размазывать» чуждость этого мира, то со временем к нему можно привыкнуть. А к нему не следовало привыкать, следовало, наоборот, всячески ощущать не своим миром, страной, где правят чегетазуры, а основу составляют пурпурные… И разумеется, с этим миром следовало сражаться, что есть силы…
Как это следует делать, Ростик по-прежнему не знал, особенно в своем болезненном состоянии. Уж очень нереальной стала его мечта вернуться в Боловск. Может быть, он один окажется для человечества Полдневья хуже, чем налет целой армады черных треугольных крейсеров, ведь с этой самой «закладкой» он станет откровенным шпионом, пособником пурпурных и их хозяев, станет предателем…
Теперь ему следовало о многом подумать, прежде чем предпринимать хоть какие-то шаги. Но только не сейчас, не сразу… Уже сквозь сон он почувствовал, что Василиса обтирает его тряпочкой, смоченной в какой-то влаге, остро пахнущей лавандой и почему-то уксусом, вероятно, уж очень от него неприятно пахло. А запах самой Василисы, которым пропитались простыни и одеяло его кровати, теперь казался ему не чужим, а, наоборот, убаюкивающим и обещающим безопасность.
Неужели она и в самом деле стала мне как жена, подумал Рост и провалился в сон, уже настоящий, без опасений и без способности размышлять. Хотя теперь, как он догадывался, и во сне был для чегетазуров открытой книгой, потому что в его черепе, в его сознании было устроено небольшое, но достаточное для них окошко или даже целая дверь, чтобы они могли входить, когда им вздумается… Было от чего помешаться, только Ростик решил этого не делать, по крайней мере, пока не выспится как следует.