— Вы в священники? — спросил Егора Иваныча мировой посредник.
— Точно так.
— Вы бы в университет шли.
— Куда уж нашему брату туда соваться! — сказал Иван Иваныч.
Начался всеобщий разговор. Дьякон продолжал. Гости были, что называется, навеселе.
— Знаете ли, какое у нас пакостное было дело! — говорил становой: — баба мужа зарезала.
— Ну, это у нас сплошь и рядом. А я вам скажу вот что, — начал хозяин: — приходит ко мне баба и говорит: «Батюшка, что я стану делать, муж меня бьет за все, слова никакого не дает сказать. Я, говорит, уж отравить его хотела, да совесть мучит, помоги ты мне».
— Экая барыня! — сказали женщины и становой.
— Что же вы? — спросил один чиновник.
— Ну, я положил на нее эпитимию.
— Вот так славно. Хорошенько бы ее, каналью, розгами. Вы бы ее ко мне послали, задал бы ей перцу с горошком, — сказал становой.
— За что же вы наказывать-то ее вздумали? — спросил мировой.
— А по-вашему, не следует?
— Она не виновата, потому что муж ее бьет.
— По-вашему, уж муж не волен бить свою жену? — спросил хозяин.
— Не имеет права.
— Как?
— Потому что женщина должна быть равна своему мужу.
— Это откуда вы взяли?
— А оттуда, что женщина такой же человек, как и мужчина, только разница в телесном ее сложении.
— Вы сами себе противоречите, Александр Алексеич, она должна детей рождать.
— Так что же? детей рождают даже все животные, которые между собой все равны.
— Ничего вы не знаете! В писании прямо сказано; жена да боится своего мужа. Что взяли? А?! — Все захохотали.
— Каково вас, Александр Алексеич, батька-то отделал! — сказал становой, хлопая в ладоши и хохоча.
— Да отделывать-то надо фактами, опытом.
— Уж вы лучше молчите.
— А я вам скажу вот что, например: наша Екатерина Вторая кто была?
— Женщина.
— Стало быть, она имела же право управлять целым царством… Королева Виктория тоже женщина…
— Эк вы куда хватили? Разве можно равнять царей о людьми?
— Я не хочу этого сказать, но доказываю, что женщина должна быть равна мужчине. Это у нас уже, вводится. В Петербурге я знаю многих магазинщиц — женщин, занимающихся мастерством и торговлей без помощи мужчин: они совершенно не зависимы от мужчин и из своих заработков платят разные повинности.
— Ну, это еще не доказано.
— Как не доказано! Какое же вам еще доказательство, когда это все существует?
— Может быть, это только в вашем Петербурге, а здесь не то. Там все люди не такие.
— И духовные не такие?
Хозяин замолчал. Он обиделся.
Чиновники стали рассуждать о равенстве крестьян с чиновниками и прочею людскою братиею.
— Крестьяне должны быть равны, — спорил Александр Алексеич.
— Да, — подтвердил один приезжий чиновник.
— Нет, врете. Я чиновника не променяю на крестьянина и руки ему не дам, — спорит пристав.
— А староста разве не крестьянин?
Староста обиделся.
— Вы мою честь изволите задевать?
— Чести вашей мы не тронем, а только говорим, что вы такой же крестьянин, как и другой — бедняк.
— Эк куда заехали! Умны больно! А что сказано в писании: всяка душа властей предержащим да повинуется, — сказал хозяин.
— Если палочку я поставлю, то я могу сказать крестьянину: «Кланяйся, каналья», и поклонится! — прибавил становой.
— Не та пора, батюшка, ныне. За обиду крестьянину вы, по закону, сами должны будете в ноги кланяться ему, — сказал мировой посредник.
— А вот что, батюшка, отчего это крестьяне на вас жалуются? А? это отчего? — спросил мирового хозяин.
— А вам какое дело?
— Я пастырь, я должен защитить их.
— Вероятно, они жалуются на то, что им не нравится надел, хотя я их наделил даром.
— А! дали им землю такую, которая никогда не даст хлеба, а себе хорошую взяли?
— И на вас, Федор Терентьич, жалуются крестьяне, что вы даром не крестите ребят. — Начался спор, ругань, и если бы тут были люди равные, непременно дошло бы до рукопашного боя.
— Что такое священник?
— Пастырь народа.
— Священник должен быть равен всем.
— Дудки.
— Господин ставленник, потрудитесь объяснить. Moжет быть, у вас поновее науки были.
— По наукам нас малому выучили, но я с вами согласен. — Я хочу быть священником именно таким, каких еще не бывало.
Начался гвалт. Чиновники хвалили Егора Иваныча, прочие все остервенились на него. Однако мировой уладил все дело.
— Господа, не будемте говорить серьезно. Будемте праздновать именины дружески.