«Экая скука!» — думает Егор Иваныч.
— А ты, Егорушко, не пьян?
— Голова болит.
— А ты, Егорушко, много пил. Грешно… Стыдно, Егорчик… Ты еще молодой, пример должен другим показывать… Уж больно мне не понравилось, как ты там с мировым в слово сказал. Они люди такие скверные… Ну, как можно обижать отца Федора?
— Я его не боюсь. Ведь я сам буду священником, да еще городским.
— У! ты моя чечечка! золото ты мое! — Иван Иваныч обнял сына и поцеловал пять раз. — Голубчик ты мой… — Иван Иваныч захныкал.
— Полно, отец.
— Сыночек ты мой!
— Будет, завтра ехать надо.
Старик очнулся.
— А что, разве я не поеду? Я, брат, такую пляску задам! Всех удивлю.
— Надо бы сюртучок сшить.
Старик задумался.
— Ну, Егорушко, не тужи, все справим.
Рано утром Поповы закусили, запрягли лошадь в повозку, наклали в нее необходимые туалетные принадлежности, хлеба, пирогов и стали прощаться с Анной и ее мужем.
— Смотри, Анна, живи скромненько да домишко береги, — наставляет отец.
— Все, тятенька, исполню. Ты, тятенька, скорее приезжай.
— Ну уж, не знаю. Вы меня здесь совсем измучили. Живите скромненько. А ты, Петр Матвеич, смотри, не бей Анну: бог тебя накажет.
Петр Матвеич молчит. Ему, как видно, жалко расстаться с стариком. Анна плачет. На прощаньях всегда как-то на человека грусть находит. Каков бы человек ни был: зол ли он, капризен ли, или просто дурак, но с которым живешь несколько лет, так оно грустно делается в то время, когда он уезжает. Поповы поцеловались со своими родными, те заплакали, заплакал и Иван Иваныч, хотя ему не следовало бы плакать; вероятно, он оттого заплакал, что ему представилось то, как Петрушка будет тиранить свою жену. Крестьяне и мальчишки хотя и не плакали, но им было жалко своего дедушки.
— Иван Иваныч, смотри, скорей приезжай.
— Как женишь своего сына, так и приезжай.
— Прощайте, ребятки! — Старик со всеми поцеловался.
— Прощайте, братцы! — сказал Егор Иваныч.
Поповы тронулись. Крестьяне долго глядели на них, а встречные шапки скидывали и говорили: прощайте. Они поехали мимо дома отца Федора. Он уже встал и сидел в рубахе у окна, с папироской во рту.
— Прощайте, Федор Терентьич! — сказал Иван Иваныч.
— Прощайте! С богом!
Старик погнал лошадь, и лошадь припустила шагу.
— В которую же сторону дорога идет в Столешинск? — спросил отца Егор Иваныч,
— А вот выедем, спросим.
— Куда это, Иван Иваныч? — спросил старика попавшийся письмоводитель станового пристава, шедший с пруда с удилишком.
— В Столешинск, сына женить.
— Какое им, тятенька, дело, куда мы едем? Как глуп этот сельский народ!
— Экой ты глупый, Егорушко!.. Уж обычай такой. А вот ты женись-ко да посвятись — проходу не дадут, всё будут спрашивать… Пустяки, пустяки, а тоже накось, попробуй, женись да посвятись!.. Раскуси-ко!..
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Невеста
Столешинск город старый. Построен он между двумя горами и разделяется маленькой речкой, которая в июле месяце делается ручейком. Иной завод лучше выглядит, чем Столешинск. Он только и славится, что пятью каменными церквами архитектуры XVII и XVIII столетий. В нем только два частных каменных дома: один городничего, вышедшего назад тому десять лет в отставку, и благочинного Тюленева; остальные дома, за исключением казенных, все старые, построенные назад тому, может быть, сорок, шестьдесят лет. Тротуары существуют только около здания присутственных мест, здания, вмещающего в себе, за исключением духовного правления и почтовой конторы, все присутственные места, в том числе и тюрьму, называемую попросту острогом. Фонарей и извозчиков не имеется, нет также ни одного бульвара или места для гулянья, кроме кладбища да леса, которого очень много около гор и дальше за городом, между горами; нет фотографии, типографии, театра, даже нет ни одного фортепьяно или рояля, и аристократия увеселяет себя органом городничего и шарманкой земского исправника. Все необходимые вещи для живота и наружного украшения получаются: первые — раз в неделю, именно в понедельник, а последние — каждый день или раз в месяц на Здвиженской площади и в гостином дворе, состоящем из деревянного амбара с двенадцатью лавками с двух боков, из которых торгуют только в пяти, а в последних, говорят, торговать нельзя, потому будто, что эти лавки устроились не на пригожем месте. Самая местность города до того, говорят, непривлекательна, что город надо бы построить не внизу, а на которой-нибудь горе, потому, говорят горожане, что весной и осенью грязь бедовая: «вода непроходимая, и такая-то ли неприятность происходит по ночам от воров и разных ссыльных, что ужасти…» Уж если говорят так старые жители, никуда невыезжающие из города, то, должно быть, Столешинск незавидный город. Говорят, что кто-то из купцов хотел перевести город на другое место, именно на одну из гор, да жители не согласились: побранили того, кто первый выдумал строиться тут, посудили, что эти домишки денег стоят, а там опять стройся, да и камешек на одном месте обрастает, так и бросили вопрос о перенесении города на другое место и об улучшении этого города, решив, что ладно и так: жили же люди до нас, и мы прожили много лет… Нечего!