— А разве это худо?
— Не худо по грибы ходить да делать наравне с крестьянами то, что и они делают. Жаль только, что молодость пропала. Еще ладно, что хоть обеспечение-то будет: место дадут. Вот только к чему послужило наше долголетнее терпение, а там и будешь толстеть на пользу своей утробы. Людям же ты никакой пользы не принесешь.
— Принесу.
— В тягость им будешь.
— Ну и врешь!
— Ты, Егор Иваныч, непременно открой воскресную школу.
— Открою.
— Только учи по-светскому, эдак не прямо, сбухты-барахты, а полегонечку им растолковывай… Впрочем, тебе бы и самому надо поучиться.
— Будет.
— Как знаешь. Да пожалуйста, как будешь учить ребят, розги и колотушки исключи.
— Не толкуй, — знаю, что делать.
Троицкий махнул рукой и ушел в свою комнату, Троицкий был второго разряда и развитый настолько, что другой элемент взял в нем перевес. Он сегодня собирается подать прошение об исключении его из духовного звания. «Пойду учиться в университет, всю жизнь буду работать, дойду-таки до настоящего».
Попов не любил Троицкого за его рассуждения, и у них почти каждый день бывали споры и ссоры. «К чему это он говорит все? Ведь меня уж не переделаешь, не вышибешь из башки то, что в семинарии вбили в нее… Да и лучше, — спокойнее. Пора и отдохнуть…» Попов даже хотел переехать на другую квартиру, но он любил Троицкого за что-то особенно, жалко было расстаться с тем, с которым он двенадцать лет жил вместе.
Девять часов утра. Попов, одевшись, пошел в почтовую контору. Там спросил у почтальона, нет ли повестки или письма на его имя. Ни письма, ни повестки не было. Попов запечалился и пошел на берег к тому месту, где сидели на скамейке двое приезжих, один в рясе, другой в подряснике, которых по одежде трудно различить, кто они, потому что дьякон и священник носят рясы, а дьячки, пономари и причетники подрясники. Попов встал невдалеке около них.
— Вы секретарю сколько намереваетесь дать? — спрашивал подрясник.
— Да рублей пять. Столоначальнику рубля три надо.
— А я дак, право, не знаю, что делать.
— Воля божья. — Оба собеседника замолчали и плачевно смотрят на реку.
Попов подошел к ним, снял фуражку и проговорил:
— Здравствуйте. Вы откуда?
— Здравствуйте, — сказали собеседники, и оба сняли шапки.
Ряса подвинулась и проговорила:
— Просим покорно. Вы семинарист, если не ошибаюсь?
— Кончивший курс.
— Очень приятно. Что, же, место получили?
— Нет еще. Даже не знаю, где вакансии есть.
— Ну, это плохо. Я тоже кончил курс назад тому годов семь, два года ходил в консисторию да в архиерейскую канцелярию: едва нашел. А позвольте ваше имя и отчество?
— Егор Иваныч Попов.
— Очень приятно. Очень приятно!.. Я диакон единоверческой церкви в Крестовоздвиженском селе!
Следуют расспросы об единоверцах и рассказы об них.
— Житья нет. Поэтому хочу перепроситься в православные, хоть бы на причетнический оклад.
По духовному ведомству священник выше дьякона, дьякон выше дьячка, носящего стихарь, дьячок ниже пономаря, носящего стихарь и т. д. Есть священники, отправляющие службу по сану, но получающие доходы наравне с дьяконом, это значит — священник на дьяконском окладе.
— Я, Егор Иваныч, вот уже вторую неделю трусь здесь, сколько денег рассовал, служу я дьячком, надо стихарь. Всего-навсего осталось два рубля да тринадцать копеек, — проговорил подрясник.
Дьякон захохотал.
— Подумаешь, и дело-то пустое: стихарь надо. Сколько в службе?
— Одиннадцатый год.
Дьякон мотнул головой в знак удивления и впился глазами в Егора Иваныча.
— Каково?
— Плохо. А вы где обучались?
— Из причетнического класса исключен.