После этого она несколько раз широко зевнула и немного сонно побрела к другой миске, стоявшей в углу – в ней была вода. Алена лакала ее по-собачьи, зачерпывая лопаткой шершавого языка. В какой-то момент она резко вскинула руку и почесала волосы за ухом.
– Ну всё, – прошептал Семенов. – Пойдем отсюда. Я позже еще спущусь и поменяю ей воду.
Мы поднялись наверх. У меня тряслись руки и губы. Кажется, никогда раньше я не ощущал себя таким растерянным. Мое сознание отказывалось верить в то, что увиденное внизу – реальность, а не страшная галлюцинация.
Семенов понимал, что со мною происходит. Молча поставил передо мною стопку с ледяной водкой, которую я без пререканий опрокинул, даже не почувствовав ее градус. Стало немного легче – во всяком случае, тело перестало дрожать.
– Вот, – спокойно сказал Семенов, – только что ты видел Алену, мою дочь. Вернее, то, что от нее мне оставили.
– Но… Но как же так… Зачем же на цепи… Это как-то…
– Бесчеловечно? – с кривой ухмылкой подсказал он. – Да, я знаю. Но поверь мне – это единственный шанс ее спасти. Я потерял жену, насовсем. И не хочу потерять еще и дочь. Я верю, что все можно вернуть. Что Алена станет такой же, как прежде. Такой, как на фотографии, которую ты видел в моем кабинете.
– Да… Но ей же нужна медицинская помощь!
– Шутишь? Ты хотя бы раз бывал в психиатрической лечебнице?
– Нет…
– А вот мне приходилось. Думаешь, я сразу принял такое решение? Конечно, я навел справки. Сходил куда надо. Мне даже устроили аудиенцию у московского светилы. Расспросил осторожно… Нет, это безнадежно. Смирительная рубашка, лошадиные дозы лекарств и постепенное угасание того человеческого, что в ней еще осталось.
– А почему вы думаете, что в ней это осталось? Простите за бестактность, но…
– Не извиняйся, я все понимаю, – вздохнул Семенов. – Но я нарочно привез тебя сюда именно в такой день. Алена становится особенно страшна в полную и черную луну. Два раза в месяц. В другие же дни у нее случаются проблески… Нет, она ни разу не заговорила со мною с тех пор… Хотя иногда пытается шевелить губами, что-то передать. Я ни разу не разобрал… Но она иногда так смотрит… Так смотрит на меня… – Губы Семенова дрогнули, но он быстро взял себя в руки, и на его лице появилась привычная маска нарочитого снисходительного спокойствия. – И в такие моменты я понимаю, что надежда есть.
– Но вы держите свою дочь как животное… На цепи… Она такая… Такая истощенная. Вы хотя бы каждый день даете ей еду?
– Ты за кого меня принимаешь? Конечно, каждый. Хотя она ничего не ест, кроме сырого мяса. Однажды мне все это так надоело, что я целую неделю пробовал переломить ее. Кормил только кашами, овощами, макаронами. Тем, что она любила раньше. Но она подойдет к миске, понюхает и отвернется. Лежит в углу, слабая и только с ненавистью на меня смотрит. На седьмой день я понял, что она скорее с голоду умрет, и дал ей курятины. Я на рынке покупаю ей кур – даже не ощипываю. Она так ест. Прямо с перьями и жилами.
– Подойдет к миске… – потрясенно повторил я. – Из миски ее кормите, как животное…
– Ну а ты ее видел? Как ее, по-твоему, надо кормить – с шелковой скатерти и серебряного блюда?
– Мне кажется, вы сами сошли с ума, – меня мутило, хотелось поскорее уйти из этого дома. – Я лучше пойду… Можете меня не подвозить, доберусь на электричке.
– Э-э-э, нет, – Семенов быстро оказался у двери. – Никуда ты не пойдешь. Тебе надо все это пережить. Сейчас ты еще выпьешь водки, потом я накормлю тебя обедом, и вот только потом отвезу тебя домой, где ты примешь холодный душ и сразу ляжешь спать. До завтрашнего утра ты не должен ни с кем общаться. Я тебя только об этом прошу. Перевари это впечатление, а потом уже делай выводы и принимай решение – сдавать меня или не сдавать.
– А если сдам? – прищурился я.
– Твое право, – пожал плечами Семенов. – Тогда на тебе будет ответственность за смерть моей Алены. Тебе с этим надо будет как-то жить… Артем, дорогой, неужели ты считаешь, что мне самому не больно и не тошно видеть свою дочь такой? Каждый день приходить сюда и видеть вот это? Неужели ты не понимаешь, что мне было бы в сто раз легче снять с себя ответственность, отдать ее в лапы психиатров, а потом просто раз в неделю приносить в больницу конфеты и апельсины? И видеть Алену умытой, причесанной и спокойной, да вот только без души? Неужели ты считаешь, что я маньяк или садист?
– Ну… Это так сложно…
– Вот именно! – повысил голос Семенов. – Это очень сложно. А ты делаешь выводы, едва соприкоснувшись с тем, с чем я живу уже… – он нахмурился – Уже полгода.
– Полгода?! – ахнул я. – Вы больше года держите свою заболевшую дочь на цепи?