5
Время от времени меня осеняли блестящие мысли. Одна, например, была связана с автомобильными гудками, с теми пронзительными звуками, которые режут ухо и ножом вонзаются в сердце. В самом деле, когда моя жена исчезла вторично, я вдруг услыхал сирену и подумал, что с женой случилось несчастье. А могло ведь случиться так, что резкий, невыносимый звук сирены и послужил причиной этих провалов, этих внезапных затмений памяти. И чтобы раскрыть тайну нового исчезновения жены, я мысленно обратился к обстоятельствам первого ее ухода из дому. Не было ли и тогда тревожных гудков автомобиля? Я отправился в редакцию "Мессаджеро", чтобы просмотреть газеты за те дни. В них говорилось о разных происшествиях в городе. Значит, не исключено, что какая-нибудь машина "Скорой помощи" проезжала тогда по площади Клодио. Затем возникло предположение: а что, если эта штука - сирена или еще что-нибудь в этом роде, - вместо того чтобы отключить мою жену от реальной действительности, переключила ее на другой вид памяти, которым она обладала до встречи со мной? Словом, могло же случиться так, что моя жена не забыла обо мне при звуке сирены, а просто вспомнила о другой жизни, которую вела в одиночестве или с кем-то другим? Быть может, у нее раньше был другой муж?..
Сам я оказывался, таким образом, в скобках, являясь исключением, а не правилом. Но если правилом было другое, то чем же, каким случаем, звуком или происшествием был вызван ее разрыв с привычной жизнью, для того чтобы оказаться в скобках вместе со мною? Я вспомнил о нашей первой встрече. В небольшом садике. Верней, в сквере на том же бульваре Мадзини. Я сел почитать газету, а она примостилась на одной из многочисленных скамеек и принялась рассматривать свои туфли. Отлично помню, как она мне улыбнулась. Не знаю, что заставило ее улыбнуться, но я ответил ей тем же, потому что мне казалось естественным, что мы можем улыбаться и разговаривать друг с другом. Она сказала, что только что приехала из Удине, гуляла по Риму и город ей очень понравился. Возвращаться в провинцию она не собиралась. Мне показалось, что она сбежала из дому, хотя об этом мы не говорили. Я это понял, потому что с ней не было ни чемодана, ни других вещей. Разговор затянулся, но ни о чем определенном мы не говорили. Затем ни с того ни с сего я предложил ой переночевать у меня, и она без всяких ужимок согласилась, но не то чтобы сказала: "Согласна" - или что-нибудь в этом роде... Впрочем, я и сам не спрашивал, согласна она или нет. Просто я решил, что это должно стать логическим завершением нашего разговора. Теперь же, перебирая в памяти прошлое, я ясно ощутил, что ее появление в моем доме было чем-то из ряда вон выходящим. Кончилось тем, что через два месяца мы поженились. Единственное, в чем я уверен, - это то, что во время нашей встречи нас не донимала сирена "скорой помощи" или другие резкие звуки. Чувствовался лишь сильный запах уксуса, который кто-то разлил у входа в скверик. Быть может, всему виной тот запах? Ведь он мог заставить ее забыть о прежней жизни и вручить ее мне в полубеспамятстве.
Примерно так я рассуждал. То были путаные, несвязные мысли, но они могли навести на след, дать в руки нить, подсказать правильное решение.
Спустя два месяца в газете я вижу небольшую фотографию - женщина стоит возле "Фиата-500" с откидным верхом. Она поразительно похожа на мою жену. Под фотографией - объявление какого-то мужчины, разыскивающего ее уже десять дней. Назначается награда тому, кто ее найдет. Имя мужчины Армандо. Фамилии нет. Указан только номер телефона. Делаю вырезку из газеты и рассматриваю ее тысячу раз. Набираю номер телефона, указанный под фотографией, отвечает чей-то хриплый бас. В ответ на мой вопрос говорит, что это бар на улице Триполи. Я теряюсь и вешаю трубку. Решаю, что лучший способ перенести измену жены - пойти лечь спать. Внезапно меня охватывает ощущение, будто дом, в котором я живу, окончательно опустел. Я как бы плавал в пустоте, среди множества прямоугольных коробок, не вмещавших мое горе. Я заплакал. Я задумался о своем возрасте и почувствовал груз лет, проведенных с женой. Я задыхался под обломками нашей совместной жизни и старался ухватиться за что-нибудь более устойчивое, к чему она не имела бы отношения. Так я вспомнил о снеге, выпавшем, когда мне было десять лет. Я ходил, утопая в снегу и забавляясь тем, что оставляю следы - часть моего существа, отделенную от меня, но принадлежавшую тем не менее мне, даже когда я уже сидел дома, за стеклом покосившегося окна.
В пять часов пополудни я встаю и отправляюсь в бар на улице Триполи.
Это маленькая забегаловка за зданием почты, нечто вроде узкого коридора; посреди неровно выложенного плиточного пола красуется широкий цементный проем. Теперь это уже не бар. Может, раньше был бар, а теперь здесь стоят несколько старых расшатанных игральных автоматов, а в углу сидит высохший старик в измятом и грязном белом костюме. На голове у него светлая шляпа, на шее - цветастый галстук. Похож он на американца итальянского происхождения. Таких рисуют в комиксах; седые волосы и грязные ругательства, изредка вылетающие изо рта при обращении к немногочисленным клиентам.
Среди последних выделялась девчонка, тщетно пытавшаяся встряхнуть автомат, чтобы увеличить пробег шарика, который запутался среди препятствий выцветшего лабиринта.
Я подошел к владельцу бара, чтобы спросить об Армандо. "Такой толстый?" - спрашивает он меня. Я не знаю. "В очках?" Тоже не знаю. Он говорит, что есть еще тощий Армандо. Я развел руками - мол, никаких примет не знаю. Посмотрев на меня пристально, он встал с кресла, вышел со мной из бара и показал на пятиэтажный дом, возвышавшийся метрах в ста от его заведения. Но показал как-то неопределенно, словно хотел отделаться от меня.
Дом был угловой и стоял на стыке левой стороны центральной и правой стороны левой улицы. Это здание держалось на пилонах циклопической кладки, между ребрами которых чередовались выпуклые и вогнутые участки фасада. Окна были то правильной, то неправильной формы, и в довершение всего суставами в костяке всей тяжелой конструкции нависали массивные балконы. Такие дома в форме причудливого музыкального инструмента обычно строят на стрелке двух улиц, упирающейся в просторную площадь. На стенах - слой черной пыли. И все же в угловатых и вместе с тем плавных очертаниях есть какое-то чувственное очарование. Даже в лепнине из фруктов словно с этикетки содовой воды. Выглядят эти дома чудовищно, но их присутствие неизбежно и в известном смысле приятно. Из них доносятся глухие голоса и даже звуки музыкальных инструментов. Это дома для "золотой" молодежи и людей, поздно услышавших голос подавляемой страсти. В этих домах живут не по возрасту бойкие сынки и знаменитые адвокаты; в комнатах слышится грохот трамваев, на потолке отражаются отблески фонарей, по стенам бродят густые тени, окна в нижних этажах зарешечены, и за ними прячутся старые шкафы с книгами. Это здесь обнаружили крысу длиной в метр от головы до хвоста. Хозяин книгохранилища выстрелил в нее из пистолета. Крыса съела греческих лириков и подшивки газет и журналов за несколько лет. Печатный шрифт вошел в ее плоть и кровь. В углу комнаты, где ее застиг выстрел из пистолета, нацеленного в череп, видно было, как шевелятся белесые волоски на животе, словно от ветра. Но это не ветер, это ее дыхание колыхало воздух. Наконец она сходила под себя, и в мозгу у нее застрял свинец, точно такой же, какой унес на тот свет обоих Кеннеди.