— Слава Велесу[73], рыбаки ее заприпомнили, корзень, что она им за перевоз отдала, показали. А корзень-то Кульи! — Горыня вновь замахнулся. Девчонка предусмотрительно сжалась.
— Да вот еще, вот… — Горыня требовательно вытянул руку к своим мужикам. Ему передали потрепанную дорожную суму.
— Вот! — Он перевернул суму, тряхнул. На землю посыпались мелкие вещицы — деревянный гребень со сломанными зубьями, коротенький, сильно истертый поясок, тряпичный кулек, из которого торчал сушеный хвост плотицы. И средь всего хлама тяжело плюхнулся наземь обломок золотой гривны. Дружинники охнули. Бьерн поддел гривну босой ногой, хмыкнул. Один из мужиков опасливо метнулся вперед, выхватил из-под ноги варяга кусок золота, спрятал за пазуху.
В ухо Избору пахнуло чем-то мягким и теплым. Он скосил глаза. Красивая девушка, пришедшая с Горыней, очутилась совсем близко к нему. Однако смотрела не на него, а поверх его головы — на Бьерна. По сочным губам блуждала улыбка.
Внутри вновь неприятно царапнуло. Не чувствуя взгляда княжича, девушка скользнула ему за спину и подобралась почти вплотную к Бьерну.
— Так чего тебе от князя-то надобно? — поинтересовался тот у Горыни. Скосил глаза, заметил подошедшую девицу, кивнул ей небрежно. Так небрежно, что Избор даже обиделся.
— Добро ты свое вернул, убивцу поймал, суд над ней вершишь, — Бьерн указал острием клевца на избитую девку. — К чему тебе князь?
— Как к чему? У меня дочь без хозяина осталась, дите без отца! Кто виру[74] мне отдаст за смерть родича?
Пользуясь передышкой, девчонка отползла от Горыни подальше, прильнула спиной к ногам огромного воя из бьерновских — кажется, его называли Слатичем. Во всяком случае, Избор помнил его под этим именем.
— Виру? — Бьерн усмехнулся. — Ошибся ты, Горыня. Не с того князя пришел виру брать. Айша родом из Затони, а князь Альдоги над затоньской землей не хозяин, За вирой к Горму, отцу моему, ступай. У него и правды требуй. А тут не буди людей до свету — без тебя хлопот хватает.
— Но… — хрюкнул Горыня. Хотел продолжить, да, видать, сразу слов не нашел. Стоял, пучил глаза, дул щеки, шлепал беззвучно, словно рыба, толстыми губищами. Рыжая борода тряслась, будто у недовольного козла. Его родичи переминались, бубнили что-то себе под нос — обсуждали — прав ли варяг. Избор перевел взгляд на красавицу. Синеглазая девка неприметно лепилась к боку Бьерна, ласкала его взором. Разве что за руку не хватала да на шею не вешалась. Избор представил, как ее маленькие теплые ладошки ложатся на шею варяга, прячутся под его жесткие косицы, затем выныривают, скользят по плечам, по груди. Мягкие девичьи губы приоткрываются, черная опушка ресниц дрожит пойманным в паутину мотыльком…
Горячая волна раскатилась у княжича в животе, забулькала, засипела в горле:
— Что ж ты, Бьерн, человека к отцу посылаешь, коли сам тут?
Зачем сказал это в спину уже собравшемуся уйти Бьерну, Избор и сам не понял, видно, понадеялся, что синеглазая гостья и на него, княжича, поглядит. А уловил ее удивленный взгляд, и стало стыдно — из-за незнакомой девки, пусть и красавицы, вмешался в планы того, с кем еще в поход идти в неведомые земли… Того, кто поможет брата с сестрой вызволить…
Однако Бьерн не обиделся. Остановился, обернулся к Горыне:
— Какую виру просишь?
Мужик опешил. Только что его невесть куда отсылали, он и вовсе отчаялся виру за убитого родича получить, — как вдруг все развернулось в обратную сторону… Икнул, растерянно оглядел своих. Мужики задолдонили все разом, перебивая друг друга, У девчонки, что сидела на земле, кровь перестала течь из носа, но она все еще зажимала его рукой, прислушивалась.
— Двух лошадей дам, — сказал Бьерн. Заметил колебание пришлых, пожал плечами. — Иль как желаешь, Можешь в болота за правдой идти…
— По рукам! — тявкнул уже ему в спину Горыня. Бьерн кивнул Слатичу:
— Проводи старосту. Пусть лошадей сам выберет. Слатич перешагнул через сидящую на земле девчонку, подступил к Горыне, пробасил недобро:
— Пошли, правдолюбец.
Избор и сам не одобрял Горыню. Коли виновна девка — так убей ее иль руку отруби, да дело с концом. К чему таскать за собой и лупить, когда вздумается? А девчонка-то попалась стойкая — ни разу не пикнула, не бросилась варягу в ноги, не принялась молить о пощаде… Хотя ее этак отколошматили, что она, верно, и рта открыть не могла…
— Погоди… — Горыня направился к пленнице, нагнулся, впился пятерней в ее растрепанные волосы, поволок со двора.
Избор даже не понял, когда все случилось, — только клевёц нежданной птицей сорвался с руки варяга, просвистел над головами пришлых, острием впился в верею пред Горыней.
— Девку оставь, — жестко произнес Бьерн, — Я суд вершил, я виру отдал — значит, моя девка. Сам судить ее буду.
Теперь княжич поверил слухам да сплетням о Бьерне, будто варяг в пять лет уже с отцом в море на людской промысел ходил, а в семь резал глотки врагам не хуже любого воина… Только как такой отошел от своего ремесла — людей убивать? Почему? Неужто настолько отца слушался, что добровольно двинулся за ним в глушь? Или верно говорили старейшины тогда, на совете: «Он чужую кровь более упыря любил лить. Вот Горм и увел его в болота, чтоб не стал сынок сущим зверем… »
Перепуганные мужики спешно заторопились к воротам. Проскакивали побыстрее мимо вереи с воткнутым в нее клевцом, исчезали за городьбой. Горыня окатил варяга злым взглядом, однако, понимая, за кем сила, смирился, тоже поплелся прочь. Напоследок гаркнул:
— Милена!
Красавица, что ластилась к варягу, скользнула легкой тенью мимо княжича, приостановилась возле избитой девчонки. Та сидела, привалившись к верее, задрав до колена рваную серую юбку, ощупывала ногу, на которую ранее никак не могла ступить. Бьерн подошел к ней, резким движением выдернул острие клевца из древесины.
— Обернись, погляди… — беззвучно попросил Избор задержавшуюся красавицу. Впился в нее взглядом. Та будто услышала, только не то, — склонилась к варягу, что-то шепнула. Бьерн кивнул.
73
В славянской мифологии бог — покровитель скотины, пашен, лесов и животных, простых людей.
74
В данном случае речь идет о плате, которую по законам славян было положено взимать с обидчика в пользу обиженного.