Все военнопленные работали. В карцер мы за редким исключением запихиваем только буйных.
Обычно тех, кого мы собираем с повергнутых стай, мы делаем частью нашей стаи. Ну, только с обоюдного согласия, конечно же. И только после длительных и изнурительных проверок до такой степени, чтобы даже я поверил в честь и мир на плечах этих женщин, мы впускаем в сердце нашего детища. Это значит, что каждый член стаи имеет право на голос, имеет собственное мнение, имеет собственные права, имеет право уйти с территории.
Иногда бывало, что новая рабыня (всё, вот теперь точно перехожу на слово «военнопленные» — так никого не обижу) случайно находила здесь свою пару. Тогда после недолгих проверок и некоторого времени я вписывал имя женщины в летопись моей стаи. А иногда бывало так, что женщина, найдя свою пару здесь, продолжала плеваться ядом и беситься. Вот с ними тяжело морально. Но это, к счастью, не мои проблемы.
Оборотни страдают тем, что у них редко рождаются дети. За всю жизнь — максимум три ребенка, а жизнь у нас далеко не короткая.
Алита… глядя на ее тонкие ножки, угловатые плечи и узкие запястья, я невольно начинаю думать, что она не сможет выносить ни одного ребенка. Или выкидыш случится.
Надо ее откармливать.
Определенно надо.
Столовая, так сказать, была под открытым небом. Какая-то ее часть была в тени, какая-то под навесом. На зиму мы, как бы это странно ни звучало, делаем, а точнее складываем крышу.
Сегодня на обед были вкусные сырный и мясной супы, макароны по-флотски, нарезки фруктов и мяса и сок.
Я сидел за самым дорогим столом (была б моя воля — вообще сюда не пришел; я не позер) в окружении своих бет и их жен. И тут Ингра — пара Годрика, заметила:
— Кстати, а где Алита?
Имя моей пары как-то слишком сильно режет уши. Оно какое-то неправильное.
Скосил взгляд на кухню. Стоит в грязном фартуке, помешивает что-то в кастрюле поварешкой.
— Худая какая… — удивленно, словно увидев в первый раз, сказал Годрик. — Тэй, слушай, брат, если ты не ладишь со своей парой, то морить ее голодом — это не выход. Это тиранство. Это, в конце концов, насилие над человеком, который будет рожать твоих детей… Твой Зверь вообще не против?
Я прикрыл глаза, приходя в себя. Ударить Годрика, что ли? Неужели он думает, что я буду так воспитывать непослушного щенка?
— Она уже была такой, когда я привел ее в стаю.
— Не-е-ет, — протянула Иия — улыбчивая вер-лиса, имеющая корни в Японии, — она была явно другой… Она была просто худой, а теперь она скелет.
Теперь абсолютно все в импровизированной столовой заткнулись и как-то выжидающе смотрели на меня. Ждали, что я скажу.
Даже Алита, которая в это время мыла посуду, с интересом поглядела в зал, не понимая, почему стало так тихо.
Рыкнув, отчего моя стая разом стушевалась, я встал из-за стола и быстрой походкой направился к своей паре. Надо ли говорить, что девушка мне рада ну совсем не была?
Алита с ужасом глядела на меня и совершенно неосознанно взяла в руки недомытый тесак в качестве защиты.
Я в удивлении приподнял брови, смотря на оружие, которое Алите против Волка явно не поможет. А что может помочь в таком случае? Только хороший, бурный секс.
— Ты ела сегодня? — спросил я, когда расстояние между мной и девушкой было крайне небольшим. Нож она, кстати, догадалась отложить в сторону, чтобы не злить альфу.
Алита мотнула головой.
Я опять рыкнул и схватил девушку за локоть, делая, кажется, ей больно.
***
Думаете, я повел свою суку за стол? Нет, мы пошли в мой дом для выяснения отношений и правил «Что стоит делать, а что не стоит».
Алита не рычала, она шипела и пыталась как-то оцарапать мне руку, пока я насильно тащил ее к спальне.
У нас уже был разговор на тему «НЕ НАДО МЕНЯ ЗЛИТЬ», и он был с хорошей концовкой. Для меня, конечно же.
Кинув Алиту на кровать, я навалился на девушку сверху, заламывая ее руки над головой, чтобы моя пара не могла сопротивляться в полной мере.
— Тебе прямо нравится выводить меня из себя, да, милая? — прошептал я ей на ушко.
Что меня выбесило? Ну, это неподчинение — в голосе, в движениях… Я привык, что меня беспрекословно слушаются, а эта сука любит рушить мой моральный покой. Я ей доходчиво объяснял и даже показывал, что будет, если моё терпение лопнет. Только тогда я ее жалел, а сейчас не стану.
Одежду на ней я уже давно порвал, чудом не задев при этом нежную кожу.
Моему Зверю нравилось, когда моя пара лежит вся такая беспомощная, обезоруженная.
И неподатливая. Так трахаться интересней.
Перевернув сучку на спину, чтобы видеть ее лицо, я принялся за свою одежду. Правда, раздеваться полностью не стал — только приспустил штаны и боксеры.
— Не надо, — тоненько пищала она, пытаясь как-то вырваться. Странно, она только поначалу кричала и умоляла остановиться, а потом, видимо, смирилась и терпела молча. Даже не плакала (ну, при мне точно).
Я усмехнулся, придавливая худенькое тельце к кровати сильнее. Пальцы уже проникли в узкое и неразработанное лоно. Моя девочка пока еще сухая…
Вошел я в нее грубо и без долгих прелюдий. Рваные, резкие движения…
Трахать Алиту было приятно. От блаженства я даже закрыл глаза.
Наверное, я снова стал терять контроль, так как в воздухе витал ощутимый запах крови. Открыв глаза, я с отстранением заметил, что ногти уже преобразовались в когти и начали царапать бедра Алиты.
Зато она теперь не будет меня злить. Через боль все проблемы решаемы.
Скосил взгляд на лицо Алиты.
И испугался.
Ее глаза всегда выражали или нескрываемую неприязнь, или страх, или ненависть, или отвращение. А сейчас они были… безжизненными. Такие глазки бывают у сломавшихся людей. Обычно после пыток, когда человека сломали и физически, и психически.
Я вышел из лона Алиты, не кончив.
Девушка вообще никак не реагировала, даже не радовалась, даже не проклинала.
Тихо матерясь, я отправился в ванную комнату за аптечкой. Обработаю ей раны. Потом постараюсь накормить.
Мой Зверь как-то неодобрительно зарычал, когда я подумал, что надо оставить девушку на опеку врачей.
Вернувшись в комнату, я отметил, что Алита поменяла свою позу, перевернувшись на бок к окну и подтянув колени к груди.
И она плакала. Впервые за всё пребывание здесь.
Часть третья.
Вся та боль, вся та скорбь, все те унижения и душевные ранения выходили из Алиты в виде слез.
Алита плакала, потому что я — сволочь.
Не сказал бы, что я начал себя винить, но мой Волк пристыженно прижал уши и пытался как-то приластиться к Волчице моей пары.
Оборотница натянула на себя плед, практически скрывающий всё нагое тело. Я попытался через связь между парами проникнуть в голову Алиты и успокоить ее.
Эмоции девушки прыгали, шумели, кричали, не давали сосредоточиться. В общем, устаканить эмоции пары у меня не получилось.
Алита уже не плакала — она рыдала. А меня плач и особенно рыдания выбешивали, поэтому я с рыком сказал:
— Проваливай.
Я был зол. Но зол не на свою пару, а на самого себя. Наверное, из-за своего эгоизма от альфы-Волка я привык к жестокости. И к жесткости. Поэтому так обошелся со своей второй половинкой.