Стараясь раздышаться, Гридин принялся кружить вокруг соперника. Тот переступал на одном месте рывками, прихрамывая. Выражение уверенности, не покидавшее лицо шестерневского спортсмена с первых минут боя, сменилось гримасой боли. Начинающийся ливень распластывал по лбу короткий чуб, будто стремясь остудить накал эмоций.
Не выдержав паузы, Митяй бросился на Леньку. Гридин нырнул, сместился в сторону, поймал на кулак острый подбородок, ударил другой рукой и тут же добавил коленом под ребра. Руки парня опустились, он покачнулся, но не упал сразу. Это его и погубило — Ленька в развороте нанес показательный удар ногой в голову. Митяй свалился ровно, как подрубленное дерево, с размаху ударился затылком о выступающий из земли угол кирпича и затих.
Шестернев и компания несколько секунд растерянно переглядывались, и с некоторым опозданием поспешили к своему поверженному бойцу. Махонин поправил скрытый полой пиджака пистолет, улыбнулся и насмешливо попрощался с Шестерневым:
— Чао, промоутер, жду с баблом в гостинице в четверг, как договорились.
— Погоди, Жень, — кисло ответил тот. — Мы так быстро не успеем…
— Так. Ну, и какого фига ты тогда лез, блин? Тоже мне, Березовский нашелся! Тебя че, за язык тянули? А?
— Мы отдадим… но…
— Короче, дело к ночи, когда принесешь?
— Ну, недели две подождешь?
— Много. Столько — нет, не могу, брателла. Однако сегодня я добрый, еще три дня могу накинуть.
— Ну… ладно…
— Смотри, потом счетчик включу.
— Да понял я…
Женьчик обнял все еще тяжело дышащего Гридина за плечи и повел со двора. Дождь разошелся и, подстегиваемый ветром, полоскал вовсю, приятно холодя затылок и спину разгоряченного Леньки.
Прошло уже три дня, а профессор Каретников все ждал звонка. Приподнятое расположение духа неуклонно снижалось. Он вообще отличался перепадами настроения. То парил в облаках, и тогда обожал весь мир, то погружался в мрачные пучины депрессии, ходил, еле таская ноги, терял аппетит и через раз отвечал на приветствия. Все эти дни он ревностно следил за уровнем зарядки мобильника, а вечера проводил дома — вдруг по-городскому позвонит. Сам Аркадия не беспокоил, неудобно, вроде. Срок-то малый прошел. Профессор каждый раз опрометью бросался к звонящему аппарату, но с очередным пустым вызовом надежда таяла все больше. И вдруг, на самом пике переживаний, незнакомый голос, ссылаясь на Заседина, пригласил его на встречу.
Ободрившийся Анатолий Валентинович помчался на следующее же утро по указанному адресу. Протоптался у запертой двери почти час. Дождался открытия. В ультрасовременном офисе его принял серьезный и весьма откровенный клерк.
— Вас рекомендовали, как хорошего специалиста по аудиту.
Еще бы!
— Вам заплатят в рублевом эквиваленте. Вы согласны?
Еще бы!
— На руки получите сумму в размере пятнадцати тысяч долларов. Делиться надо, понимаете ли…
Еще бы…
— Недели вам хватит?
Еще бы!
Выросшие за спиной размашистые крылья вынесли профессора на улицу и повлекли в институт. Там его и пять сотен зеленых уже ждал знакомый преподаватель экономики. Крылья позволяли Каретникову легко опережать прохожих и дважды удачно пронесли через проезжую часть вне зон переходов.
«Все к черту! Все к черту! Все к черту! — напевал про себя ученый. — Коллег и студентов. И грязь аргументов. Учебный процесс. Наш ректор балбес. Плюю на работу и в отпуск иду. Две книги, две книги мои издадут!!!».
Он радовался жизни, свалившейся с небес удаче и даже тому, что у него получается в рифму.
Годы мало влияли на внешность Тамерлана. Его не подвластное эмоциям лицо сохраняло бессмысленное выражение навсегда ушедшего в себя человека. Он оставался худым и низкорослым. Ходил, раскачиваясь и припадая на правую ногу. Издали напоминал колышимый ветром пустой стручок, воткнутый черенком в какую-то щель на поверхности земли. И казалось, что он не идет самостоятельно, а некий глубинный кукольник несет его на палочке, высовывающейся из этой самой щели.
Образ его жизни изменился еще меньше. Общение с домашними ограничивалось несколькими самыми необходимыми словами. На каждого члена семьи он тратил не более трех-четырех звуковых выражений в полгода, а на чужих просто не обращал внимания. У окружающих также не возникала потребность в общении с калекой. Словно за явной печатью физической убогости в нем угадывалось не-что еще более мрачное и отталкивающее. Иногда случалось, что посторонний человек, впервые увидев неприглядного подростка, неожиданно вздрагивал, как бывает при внезапном появлении перед глазами чего-то опасного или отвратительного, например, змеи.