Поздно вечером, когда он уже спал, в их дом, словно фурия, ворвалась мать потерпевшего — работница совхозной бухгалтерии. Отец молча стянул полусонного младшего на пол и при бухгалтерше высек. Сын не плакал, только побелели костяшки тощего кулачка, сжимающего деревянную игрушку.
Все слезы Крысенок, похоже, вылил на первом году своей жизни. Он был чрезвычайно беспокойным младенцем. Рыдал днями и ночами, а когда не плакал — тихо и монотонно хныкал охрипшим голоском, напоминающим далекое завывание какого-то мелкого животного. Даже во сне не всегда умолкал. Этот бесконечный жалобный полуплач-полустон выводил из себя всю родню, особенно громко выражал недовольство отец, чертыхаясь по утрам и вечерам и громко скрипя тахтой ночами. Однако вскоре после первого своего дня рождения Тамерлан вдруг иссяк, как глубоко затронутый экскаватором родник. И больше никто не видел его слез.
В школе маленький Крысенок не изменил себе — он, как прежде, не стремился обзавестись расположением сверстников, его не привлекали шумные игры. Напротив, вскоре между ним и другими ребятами возникла линия отторжения. Дети не забыли его клички. Приятно ведь обозвать кого-то, зная, что никто тебя за это не накажет. Тамерлан был меньше ростом, чем самая крошечная одноклассница и уж конечно не являлся силачом. Но внешность оказалась обманчива. Стоило кому-либо сравнить его с презренным грызуном, и малыш устремлялся в атаку. Он не махал руками и не пытался достать обидчика, к примеру, ногой. Крысенок наклонялся вперед, издавал подавляющий вражью волю душераздирающий визг и хватал обидчика зубами за ноги. Довольно ловко и ужасно больно. Многие сверстники, да и ребята из классов постарше обрели в столкновениях с ним неровные белесые шрамы, отражающие неправильный прикус маленького агрессора. Вскоре нелицеприятная кличка сохранилась только для обозначения субъекта в приватных беседах, когда этой зубастой мелюзги поблизости не наблюдалось.
Учился Тамерлан плохо — не успевал по всем предметам. Учителя не раз грозились отправить его в спецшколу, а пока оставляли с завидным упорством на второй год. Когда он перешел в третий класс, и ему исполнилось одиннадцать лет, отец, человек раздражительный, а иногда просто бешеный, вместо нашкодившего третьего сына Ахмета, ударил палкой подвернувшегося под руку младшего. Конец палки угодил как раз в висок.
Несколько долгих недель Тамерлан провел между жизнью и смертью, почти без ухода. У матери и сестер не всегда находилось время на него. А тут еще отец, подчиняясь странным предрассудкам, гнал их от тяжелобольного сына и не позволял вызвать фельдшера. Словно ему было легче перенести смерть Тамерлана, нежели в будущем ежедневно иметь перед глазами постоянный укор в виде искалеченного им самим ребенка.
В душной кладовке едва теплилась слабая жизнь. Она висела в сухом запахе пыли и дынь на тонкой, как паутина, нити, свешивающейся откуда-то с самого непостижимого верха. Изредка мелькали в ней лица близких, порой издалека доносился тихий, в подушку, ночной плач матери. А может и не доносился…
И только морда с темными маслянистыми глазами запомнилась отчетливо и ясно. Когда Тамерлан ненадолго выныривал из мрачных волн бессознательности, она всегда была рядом. Большая морда, покрытая космами белой шерсти. Единственным существом, которое, не замечая хозяйских запретов и не вникая в тонкости человеческих взаимоотношений, вылизывало его, грело своим теплом и даже приносило разгрызенные кости, был пес Дарган. Получалось, что никому больше не нужна жизнь маленького Крысенка, даром евшего и без того скудный хлеб.
А Тамерлану, тем временем, делалось все хуже, и казалось, что ребенок обречен. Однако Аллах оказался милостив: он не дал окончательно порваться невидимой паутинке и позволил мальчику выкарабкаться. Правда, оставил его калекой — у Тамерлана отнялись правая рука и нога, нарушилась речь. Со временем подвижность конечностей восстановились только частично, а произносить слова он стал как человек с вечно набитым ртом. Так судьба еще раз явила свою злую иронию, сделав его хромым, как и великого тезку, но, при этом, не одарив ни крохами завоеваний, ни толикой славы. Потом, через много лет, он получит и то и другое, но в таком же искаженном виде, в каком будет протекать вся его жизнь, предопределенная неверным ходом планет и чудными завихрениями небесных эклиптик и стихий.