Потом, когда сытые мужчины ушли к греби, Прося взяла забытый ими фонарь, в котором словно шевелился желтый комочек, и захотела отнести фонарь туда, на замыкающий плот, но позвало ее журчание реки, особенно отчетливое в ночи, и она осторожно шагнула на зов этого журчания и стала на самом краю плота, осветила мерклым огнем воду, бегущую рядом с плотами. Что-то вспыхивало на незримом берегу, какая-то хатка посылала маячный свет, светились огни на катере, светились бакены, перевальные столбы и млечные звезды, а там, посредине плота, превращая одну из граней черной в ночи палатки в красную, горел костер и сидел десятилетний плотогон, заколдованный огнем.
Она качнула фонарем и ступила, чтобы идти к греби, освещая себя, но тут ощутила, что плот неожиданно приподнялся, будто кто-то огромный толкнул его снизу. И она замерла с раскачивающимся фонарем в руке. Через мгновение под самыми ногами раздался треск, потом еще и еще — то чуть тише, то громче. Она сразу же поняла, что это беда, а уж затем при слабом свете фонаря со страхом увидела, как разъединяется плот, расходятся бревна, а между ними все больше растет темная пучина. Снова и снова качнуло ее на зыбких бревнах, фонарь выскользнул из руки и, звякнув, погас.
Плоты расходятся. Сейчас же связать их. Иначе затор. Сейчас же связать!
Присев, она шарила рукой, царапала руку о какой-то сучок, ища багор, но нигде его не было, и растерянно и громко она позвала:
— Антон! Антон!
И все шарила, шарила, и все глядела туда, назад, и вдруг различила вдалеке на Припяти дрожащие огни идущего следом за караваном речного судна. Если это теплоход или буксир, то он тоже с грузом, с баржами на прицепе, и надо ловко, в считанные мгновения, соединить разъехавшиеся бревна, чтобы не случился затор. Ведь остановить катер, пристать к берегу сейчас невозможно, потому что приближается другой теплоход или буксир, у которого свой груз, свой маршрут.
Все никак не удавалось ей найти багор, хотя глаза уже привыкли к темноте, и вот разглядела она, что бревно, еще бревно, еще одно бревно отошли далеко, и, оглянувшись в отчаянии назад, чтобы увидеть приблизившиеся огни другого судна, она с трудом, опасаясь упасть в воду и зная, что через секунду все равно окажется в воде, подбежала к самому краешку разбитого плота и, не раздеваясь, прыгнула в воду и вскрикнула, точно могла тотчас ощутить прохладу осенней воды. Вскрикнула, еще не окунувшись, но вот и окунулась, и еще раз позвала на помощь плотогонов, и огляделась: одно, и еще одно, и еще бревно были рядом. Подплыла к мокрому бревну, которое держалось за плот лишь одним концом, ухватилась за это бревно, показавшееся на ощупь теплее воды, и стала поталкивать руками вперед. И вторым концом приставила его со стуком к плоту, нащупала остаток скользкой лозы, прикрутила, затем быстро повернула назад, обхватила другое бревно и толкнула его опять к движущемуся плоту…
Плавала стремительно, торопилась скорее и надежнее связать разошедшиеся бревна и чувствовала, что слабеет не от работы, а от холодной воды, превратившей одежду ее в непомерно тяжелую кольчугу.
Должно быть, Павлик видел, как выпал и погас фонарь, а должно быть, Данилец и Коврига слышали вопль ее или сразу определили, что плоты заносит в сторону и они не поддаются греби. И, наверное поняв это, бросили гребь и, спотыкаясь, падая в темноте, побежали на голос.
Когда они оба оказались над нею и над пучиной, Просе показалось, будто они затеяли борьбу, и она секундой позже поняла, что Коврига захотел было ринуться в воду, а ему не позволили.
— Держи багор! — закричал на него Данилец.
И вот уже вдвоем стали на краю плота и опустили, как громадные удочки, свои длинные багры на бревна, блуждающие в воде, а десятилетний плотогон подбежал с пылающей и сыплющей смолистую жаркую чешую головешкой.
Слышала она, как шлепаются багры то в дерево, то в воду, и покрикивала незнакомым, огрубевшим голосом простуженного человека:
— Осторожно! Осторожно!
На виду у этих людей не так ей холодно было и не так тяжело плавать в кольчуге своей. Баграми Данилец и Коврига подводили бревна к плоту, а Прося, не вылезая из воды, связывала их лозой и проволокой, раня руки о что-то острое, колючее или шершавое. Она едва поспевала связывать толстые, мокрые, голенастые бревна, а тут подводили багром еще одно бревнышко, и руки вновь натыкались на что-то колючее или шершавое, и она торопилась, торопилась, и ей вспоминалось почему-то некстати про Миколку, который в немецкой форме оказался на плотах и не позволил угнать на чужбину полесские сосны…