Ну, все равно дом Алевтины Сергеевны и непролазная сирень ее тетушек по пути, так что вскоре он, отшагав немало от Береговой, уже был у знакомых кущ, поставил чемодан на скамейку, схожую цветом с подзолом, сел, понимая, что стучаться к Алевтине Сергеевне и поздно и рано, и посмотрел вверх, на образованный зарослями отцветшей сирени зеленый свод над собою.
Боже мой, неужели так слышен был стук его каблуков по асфальту, или он неосторожно поставил чемодан на скамейку, или вздохнул под зеленым сводом? Ничего подобного. А все-таки как раз в этот самый момент и вышла из сиреневых дебрей, заставив нежно пропеть отворяемую калитку, Алевтина Сергеевна — с очень свежими глазами, не грустная и не веселая, как будто много читавшая или много думавшая всю ночь, вся непривычно собранная, совсем незнакомая ему.
— Только не знаю, как я буду теперь одна ходить в кино. Нет, что ни говорите, а ходить в кино я буду. Такие запугивающие названия фильмов в июле! Буду, буду ходить, Джованни. Только немалого напряжения мне это будет стоить. Как же! Днем ли, вечером пойдешь одна — а уже слухи: старая дева ищет жениха. И это самое ужасное в нашей Жучице, — сказала она обдуманно и спокойно, уже сидя рядом с ним под зеленым сводом, под сиреневой аркой.
И такая бездна вдруг открылась ему, такое бремя одиночества, такая женская сила, что он опять испытал скверное вчерашнее чувство вины, точно в самом деле теперь наделал зла больше, чем за всю свою жизнь, и забормотал не то в оправдание, не то в утешение:
— Этот Былымин… Он как сказал? Что многие бегут, а потом возвращаются. Что многие проклинают, а потом просятся, просятся! Этот Былымин, этот мой начальник… Вон что он сказал! Вы слышали, Алевтина Сергеевна? Трубочка была закапана жирным супом, ну я и держал трубочку осторожно, чтоб не капнуло ни вам, ни мне… И вы слышали, слышали, Алевтина Сергеевна! Вы же слышали, правду я говорю?
Так он бормотал, извинялся, намекал, настаивал, твердил одно и то же, а она слушала как-то странно, отвернувшись от него. И тогда, чтобы увидеть ее лицо и, наверное, слезы на глазах, он подался несколько вперед, попытался заглянуть в ее глаза, но тут же одернул себя, доверяясь давнему житейскому опыту своему и понимая, что никогда не плачут старые девы.
Художественный свист
© Издательство «Советский писатель», «Трава окраин», 1981.
Я вздохнул ночью на Кутузовском проспекте так освобожденно, с таким облегчением, что даже веселый свист вырвался у меня нежданно, как почудилось мне.
Уже через мгновение понял я, что вовсе и не свистнул в радости, что это мне из дали многих лет померещился изысканный свист того моего сверстника, которого мы все и прозвали Художественным Свистом, а еще через мгновение, приблизившись к лавочке под волнистым толстым стеклом у троллейбусной остановки, я отчетливо расслышал, как одинокий щуплый мужчина сидит и самозабвенно насвистывает неаполитанскую песенку. Ночью Кутузовский проспект не забивает уши непрестанным шумом летящих по асфальту в несколько рядов автомобилей, фургонов с продуктами, транспортных машин, ночью реже игра стоп-сигналов и фар, световая перекличка уносящихся в одну, в другую сторону машин самых разных марок, реже, приглушеннее и шум проспекта, как шумок утихающего, двухбалльного штормика, а все же каким-то чудом разглядел и расслышал я полуночного соловья на широкой скамье. Более того! Очень знакомый показалась мне интонация веселого полуночника, его трели, его манера переходить от свиста под сурдинку до соловьиных раскатов, и я, не узнав еще в сгорбленной фигурке сидящего певца, уже счастливо подумал, что это эхо моего детства, кратенькое эхо, ворвавшееся в мою нынешнюю жизнь, тот самый свист, которому в детстве все мы, ровесники, безуспешно старались подражать, и тот самый малый по прозванию Художественный Свист.
Неужели полночь, свежая, летняя и особенно пряная от бензинового чада, настоянного на полночной свежести, послала еще одно мне утешенье, и как бы толкнула в сердце: это давняя, давняя юность, и твоя юность еще не раз проснется в тебе, а если не веришь — то хочешь услышать художественный, такой памятный свист? Мистификация ночи, думал я, самообман мужчины, стремящегося при помощи заветных воспоминаний поддержать свой дух.
Но через мгновение я уже стоял рядом с соловушкой, зачарованный его нежным свистом, я уже узнал, узнал его маленькую голову с прилизанными, как и встарь, темными волосами, его маленькие глаза, его мелкие черты лица, всегда серого, а теперь, в полумраке, и вовсе какого-то болезненного вида, — да, это был он, Художественный Свист!