Аркадий и Борис Стругацкие
СТАЖЕРЫ
ВТОРОЕ НАШЕСТВИЕ МАРСИАН
Роман Подольный
БОРЬБА МИРОВ
(Предисловие)
…Она идет, борьба миров, идет уже многие тысячи лет. И сражаются в ней друг с другом не Марс и Земля, не Юпитер и Сатурн — не на жизнь, а на смерть воюют будущее и прошлое одной и той же планеты. Сегодня будущее зовется социализмом и коммунизмом; имя прошлому — капитализм. Два мира встречаются в джунглях Вьетнама и на трибуне ООН, под шпилями небоскребов и в тихих домиках. Два мира противостоят друг другу в жизни. Два мира противостоят друг другу и в этой книге, соединившей под одной обложкой две до удивления непохожих повести, у которых, кажется на первый взгляд, только и общего-то есть, что авторы.
А в остальном…
В одной повести речь идет прежде всего о людях большой души, большого сердца, большого мужества, людях умных, сильных, уверенных в себе. В другой — авторы даже роль рассказчика передали человеку, который уж настолько не-герой, что его и отрицательным-то героем не рискнешь назвать. А люди, попавшие в поле зрения этого рассказчика, за одним-единственным исключением, такая же человеческая мелкота, как и он сам, а то и помельче.
В одной повести полным-полно географических названий. И все адреса, все координаты места действия здесь даются точно — Каракумы, Вязьма, Марс, кольцо Сатурна…
А рядом, в соседнем произведении, все события происходят в стране без названия. Можно только понять, что это капиталистическое государство, выступавшее во второй мировой войне в союзе с фашистской Германией, да догадаться, что находится оно в Европе.
В одной повести герои носят русские, английские, немецкие имена и фамилии; в другой — у них только имена, да и то древнегреческие.
Герои одной повести покоряют космос и разыскивают следы неведомых пришельцев, когда-то посетивших солнечную систему; не-герои второй принимают безропотно ярмо марсиан.
Этот ряд противопоставлений можно продолжать и продолжать. Совсем по Пушкину: «Лед и пламень не так различны меж собой». Что же, может быть, соединение двух столь разных миров, под общей обложкой — только почти противоестественный результат издательской прихоти или простая случайность?
Как мне кажется, нет. Ведь на нашей сравнительно маленькой планете тоже живут рядом борцы и трусы, революционеры и рабы, герои и мещане. Повести при всей своей непохожести воюют, конечно, не друг с другом. У них есть общие смертельные враги. Вот имена только некоторых из этих врагов: Капитализм, Мещанство, Трусость, Подлость…
В каждом большом произведении Стругацких есть герой (иногда их несколько), глазами которого мы видим все происходящее. И до сих пор это обычно бывал хороший человек. Не только просто хороший, но еще и умный, талантливый, смелый. Румата-Антон («Трудно быть богом»), Атос-Сидоров, Горбовский и другие («Возвращение»).
А во «Втором нашествии марсиан» авторы сделали посредником между читателем и сюжетом человека явно отрицательного. Мало того. Они открыто доверили этому своему персонажу рассказ о событиях. Событиях удивительных — втором нашествии марсиан. Первое, как известно, «состоялось» в начале XX века, описано оно Уэллсом, и интересовались тогда марсиане прежде всего человеческой кровью. Помните, они пускали в ход всесжигающий тепловой луч и смертельный газ, они убивали людей, разрушали города, они уничтожали все и всех без разбора.
Марсиане второго нашествия деликатнее, а главное — умнее. И пришли они не за кровью, как те, прежние, а за… желудочным соком. Впрочем, для таких, как Аполлон, (рассказчик) и его друзья, эта жидкость поважнее крови. Но марсиане готовы заплатить за желудочный сок звонкой монетой, а важнее монеты для таких ничего нет. Марсиане даже враги насилия. Тех, кто выступил против них с оружием в руках, они не считают нужным истреблять. Наоборот: отпускают на свободу, еще уговаривая на прощание бороться против них «легальными методами». Они устанавливают в захваченной стране фашизм полного брюха — а такой вполне может сосуществовать с откровенно бессильной «буржуазной демократией». Пожалуй, признание и поощрение ее марсианами — сильнейшая оплеуха, которую эта «демократия» когда-нибудь получала в советской фантастике.
Марсиане даже берутся за весьма благое дело, бывшее этой «демократии» не под силу. Они уничтожают торговлю наркотиками, истребляя ведущих ее гангстеров. Они не могут поступить иначе — ведь наркотики вредно влияют на выработку в организме драгоценного желудочного сока.
И тут вспоминаешь об итальянском фашизме. Последыши Муссолини любят хвастать, что этот диктатор справился со знаменитой сицилийской мафией, разгромил ее. Заслуга? Как определил один итальянский писатель, это просто общенациональная мафия победила мафию местную…
Собственно, марсиане, завоеватели и правители неведомой страны, так ни разу и не появляются открыто на страницах повести. Они действуют руками своих слуг — людей. И единственное серьезное изменение, которое претерпел в результате узкий и пошлый мир Аполлона, — это появление на улицах фургонов, в которых принимают желудочный сок. Да еще то, что в этой же жидкой валюте будут приниматься теперь налоги.
Что же — господин Аполлон, учитель на пенсии, бывший солдат, донельзя доволен марсианами. Все теперь в полном порядке; гангстеров нет, пенсию ему прибавят — а то, что он превратился в домашнее животное с желудочным соком повышенной сортности, его вполне устраивает. Одно слово — мещанин…
Но здесь стоит добавить вот что. Нет сейчас ни в литературе, ни в критике слова моднее, чем «мещанство». Оно и резерв фашизма, и последний оплот старого мира, и бог знает что еще. Многие такие обличения целиком или почти целиком справедливы. Только цель у них стала туманной, понятие мещанства расплылось настолько, что в эту мишень уже можно попасть, стреляя через плечо назад. И стали критики бить в белый свет как в копеечку: кинешь камнем в собаку (литературную) — попадешь в мещанина. Уже и Свифт, как утверждает в своей статье один известный писатель, в виде йеху изобразил именно мещан. Уже и Юлий Цезарь, оказывается, был мещанином — потому лишь, что стремился к всемирной власти. Ой ли? Ведь главная беда и вина мещан та, что им хочется покоя и благоденствия. Чересчур хочется.
Давайте сразу договоримся, что фашизм был организован отнюдь не мещанами, поставлявшими для него лишь подъяремный скот да пушечное мясо; что изменяют женам и тут же осуждают жен-изменниц не одни только мещане; что злы, несправедливы, кровожадны и даже глупы бывали и бывают не только одни мещане и что вообще в характере человека могут сочетаться черты мещанские к немещанские. А уж мещанина Аполлона у Стругацких никак не назовешь ни злым, ни кровожадным, он даже изо всех сил старается быть справедливым…
В дискуссии — и не только в ней — прежде всего надо договориться о терминах. В качестве лакмусовой бумажки для определения мещанина можно предложить всего лишь один вопрос. Вопрос, который задает дочь Аполлона, узнав о нашествии марсиан: «Что с нами сделают?»
Настоящий человек, как говорят сами Стругацкие устами ее мужа, спрашивает: «Что я должен делать?»
Стругацкие не хотят ставить знака равенства между мещанином и тем, кого можно назвать рядовым человеком. В «Стажерах», в повести о покорителях космоса, пропет грустный гимн такому человеку.
«Работал он честно, без всякого увлечения, но добросовестно. Мы летали к Юпитеру, поднимали вечную мерзлоту, строили новые заводы, а он все сидел в своем учреждении и считал на машинах, которые не сам придумал. Образцовый маленький человек. Хоть обложи его ватой и помести в музей под колпак с соответствующей надписью: «Типичный самодовлеющий человечек конца двадцатого века». Потом он умер. Запустил пустяковое заболевание, потому что боялся операции, и умер. Это случается с маленькими людьми, хотя об этом никогда не пишут в газетах…
— Это было в Карелии, на берегу лесного озере. Его кровать стояла на застекленной веранде, и я сидел рядом и видел сразу и его небритое темное лицо… мертвое лицо… и огромную синюю тучу над лесом на той стороне озера. Врач сказал: «Умер». И тотчас же ударил гром невиданной силы, и разразилась такая гроза, какие на редкость даже на южных морях. Ветер ломал деревья и кидал их на мокрые розовые скалы, так что они разлетались в щепки, но даже их треска не было слышно в реве ветре. Озеро стеной шло на берег, и в эту стену били не по-северному яркие молнии. С домов срывало крыши. Повсюду остановились часы — никто не знает почему. Животные умирали с разорванными легкими. Это была неистовая, зверская буря, словно весь неживой мир встал на дыбы. А он лежал тихий, обыкновенный, и, как всегда, это его не касалось… Я вдруг подумал: «Так вот ты какой был, наш маленький, скучный Толик. Ты тихо и незаметно, сам не подозревая ни о чем, держал на плечах равновесие Мира. Умер — и равновесие рухнуло, и Мир встал дыбом». Если бы мне тогда прокричали на ухо, что Земля сорвалась с орбиты и ринулась не Солнце; я бы только кивнул головой».